Старый Эмиль:
Это было в небольшой комнате в конце
длинного коридора.
Высокий юноша на жалкой кровати
Возмущенный и отчаявшийся.
Когда наступал вечер, он был Артуром Рембо.

Каждую ночь мы мечтали о почестях и славе
Пили яд, чтобы обмануть зеркала
Которые снова и снова показывали нас такими,
какими не хотелось себя видеть:
Два бедных мокрых котенка,
которые идут к гибели.

Это было в маленькой комнате, в зеркале.
Днем мы были мертвы, мы ждали вечера
Чтобы придумать жизнь, убить отчаяние
Два брошенных ребенка, две жалкие души.
Чтобы избавиться от тоски, избежать гибели,
Он играл Рембо в зените славы.

Я не был Верленом и не хотел ничего видеть,
В конце длинного коридора я был тем, кто любит.

Когда наступал вечер, он был Артуром Рембо.
Я не был Верленом и не хотел ничего видеть.

Émile vieux:
C’était dans un réduit, au bout
d’un long couloir.
Un grand adolescent dans un lit dérisoire
Qui sentait la révolte et le désespoir.
C’était Arthur Rimbaud quand descendait le soir.

Chaque nuit nous rêvions ou d’honneurs ou de gloire
En buvant du poison, pour tromper les miroirs
Qui renvoyaient de nous l’image
à ne pas voir:
Deux pauvres chats mouillés
qui vont à l’abattoir.

C’était dans un réduit, c’était dans un miroir.
Le jour nous étions morts, nous attendions le soir
Pour inventer la vie, tuer le désespoir
Deux enfants démunis, deux âmes dérisoires.
Pour contourner l’ennui, éviter l’abattoir,
Il jouait les Rimbaud au faîte de la gloire.

Je n’étais pas Verlaine et ne voulais rien voir,
J’étais celui qui aime au bout d’un long couloir.

C’était Arthur Rimbaud quand descendait le soir.
Je n’était pas Verlaine et ne voulais rien voir.