В: Сегодня у нас большое интервью – Рене Омье-Руа принимает в гостях автора-композитора-исполнителя Даниэля Лавуа.
Добрый вечер! У микрофона Стефан Гарно. Странно говорить такое, но карьера Даниэля Лавуа насчитывает почти 50 лет. Родился Джеральд-Джерри Лавуа в Манитобе в 1949 году. Вы услышите, почему и как он сменил себе имя. Даниэль Лавуа рано начал учиться играть на пианино у монашек и уже подростком играл в рок-группе. Он начал писать собственные песни в возрасте 18 лет. Несмотря на призвание к медицине, он предпочел сделать песенную карьеру после турне по Квебеку со своими приятелями в 1970. Когда составляешь список его хитов, начиная с первого его успеха с "J'ai quitté mon île" и до "Notre-Dame de Paris", то говоришь себе, что он принял правильное решение. У микрофона Рене Омье-Руа, который встретился с Даниэлем Лавуа несколько дней назад в серии интервью "Заходите к музыкантам".

Звучит отрывок из "La danse du smatte"

В: Мой гость родился в Манитобе, но вот уже почти 50 лет как он сменил место жительства, поселившись со своим голосом и песнями в Квебеке, Франции и отчасти во всем мире. Франкофон, родившийся посреди моря англофонии – так что его первые переживания в музыке, можно так выразиться, были на языке мсье Шекспира, прежде чем он открыл в подростковом возрасте свой талант автора-композитора-исполнителя на французском. В то же время он открывает поэзию, которая прячется в "Jours de plaine", поэзию его родного края, и важность сохранения своих корней, своего языка и своей культуры. Может быть, эта любовь к французскому языку объясняет тщательность, с которой он буквально отшлифовывает свои тексты, как ювелир. Некоторые из этих песен были переведены и разошлись по миру далеко от наших границ, как, впрочем, и его голос. В качестве исполнителя он участвует во множестве масштабных проектов, в том числе в мюзиклах, как мы видели. Его слушали на всех сценах мира, мы об этом, конечно, еще поговорим. Одно время он искренне пел "Je voudrais voir New-York", так он его потом увидел, и увидел намного больше. С вами Рене Омье-Руа, на этой неделе в «Заходите к музыкантам» Даниэль Лавуа.

Звучит "Qui sait".

Даниэль Лавуа, прежде чем прийти к вашему дебюту, вас звали Жеральдом?

Д: Джерри.

В: Джерри Лавуа.

Д: Всегда ненавидел "Жеральд", так что в юности настаивал, чтобы меня называли Джерри.

В: Поэтому стали Даниэлем.

Д: Потом, когда приехал в Квебек, я помню, что повстречал Ивана Дюфрена, который пришел послушать меня в "Café de l'est"

В: И стал продюсером вашего первого диска.

Д: И стал продюсером моего первого диска. Он сказал мне: "Джерри не годится. Не пойдет в Квебеке". Он не был пророком.

В: Да нет, в вашем случае, я думаю, было удачным ходом все-таки изменить его на Даниэля, имя, которое вам замечательно подходит.

Д: Я ношу его вот уже 47 лет.

В: И вам с ним хорошо.

Д: Да. Даже мои друзья, мои родственники, братья и сестры называют меня Даниэлем.

В: Прижилось, значит.

Д: Кроме моей матери.

В: Которая продолжает называть вас?..

Д: До тех пор, пока она не потеряла память, она звала меня Жеральдом.

В: Вон оно как. Вернемся туда, в ваше детство и все остальное. Одна вещь сильно поразила меня, когда я искал и просматривал информацию о вас - в 1999 песня "Ils s'aiment", замечательная песня, проданная уже не помню в каком количестве, но много, стала песней века во Франции. Песней года!

Д: Да, но послушай, Рене, это было в каком-то ревю, даже не помню, в каком, так что это неофициально. Если ты заглянешь в книгу рекордов, ты ее там не увидишь, но я помню, что когда было голосование, ее действительно выбрали песней века, что меня глубоко взволновало.

В: Взволновало и впечатлило, должно быть?

Д: Впечатлило, да.

В: Потому что все же это был ваш огромный успех. Не просто неплохо продававшийся диск.

Д: Да. В самом деле огромный успех, но еще и франкофонный хит, обошедший весь мир.

В: Что случается относительно редко.

Д: Что случается относительно редко.

В: Такое бывало у Беко и Азнавура.

Д: Беко и Азнавур добились намного большего, чем я. Трене. Трене тоже. Но я никогда и не считал, что добился большого успеха.

В: Нет, но когда обсуждаешь такое в разговоре, что делаешь такие вещи наравне с Трене, Беко и Азнавуром, то это ласкает твое эго.

Д: Ну, эго – да.

В: Да?

Д: Да. Да-да, конечно.

В: Вы родились в 1949 году, среди французов, но, скажем так, довольно забитых. В семье ваша мать, наверное, настаивала на том, чтобы говорили по-французски?

Д: Мой отец, моя мать. Все же мы жили в деревне, где половина жителей были франкофонами, множество квебекцев, переехавших в Манитобу в начале века, которые сохраняли квебекские традиции. У нас в Манитобе была деревенская церковь, кюре, читавший службы по-французски, пресвитер, сестры-монашки, которые, кстати, нас и учили. Но стоило покинуть этот круг, как в ту же секунду английский язык брал верх, потому что все говорили по-английски вокруг деревни, затерянной в стране англофонии.

В: Английский брал верх в прямом или переносном смысле? Существовал ли антагонизм, о котором постоянно твердят, между франкофонами и англофонами? Вы сталкивались с ним в детстве?

Д: Сталкивался, но не в смысле антагонизма, так сказать, потому что я слышал, как мой отец порой называл англичан чокнутыми. Ну, что ты хочешь, он был тесно вовлечен в школьные дела и все такое. Я не всегда понимал, о чем он говорит, потому что я понимал, что говорят англофоны, и считал это преимуществом, что говорю и по-французски тоже. Иногда это волновало меня, и стало больше волновать, когда я приехал в Уиннипег. Вот там я действительно почувствовал, что принадлежу к этническому меньшинству в подавляющей массе англофонов, там это было чуточку более унизительно, если так можно выразиться.

В: Чувствовали некоторое унижение или скорее страдание?

Д: Скорее страдание. Не особенно сильное, но все же. Боялись говорить по-французски на улице.

В: Боялись говорить по-французски, потому что?..

Д: Потому что боялись, что будут к нам относиться, как к "френчи". К тому же Уиннипег - это довольно суровый город. Пожалуй, боялись, что и морду набьют.

В: Неприятно.

Д: Неприятно. Но критическим моментом стало, помнится, в 60-х годах, в конце 60-х, когда я играл в маленькой группе французские песни, у нас были музыкальные клубы, мы пели французские песни, плотно всем этим занимались. И нас пригласили поучаствовать в шоу на каком-то фестивале, и вот там я осознал, что нас считают этническим меньшинством. Оп-па, так мы - этническое меньшинство? Для меня это было унизительно.

В: Да, ты прав. Каков был контакт с этой средой? Хорошо, вокруг вас было много франкофонов, французов, но каков был контакт именно с французской песней, французской музыкой, вашей матери она была очень близка?

Д: Моя мать много слушала музыку, но у нее не было доступа к французской песне, потому что Радио-Канада не доходило до Данри. Данри расположен в 150 милях, то есть в 225-250 километрах от Сен-Бонифаса, а антенны были не слишком чувствительными. Моя бабушка что только не испробовала, чтобы слушать радио "Серафим". Ей поставили длиннющую антенну, все мои дяди участвовали в этом, и в те вечера, когда было ясно, она могла слушать молитвы от "Серафима". Но у нас мало что можно было слушать по-французски. У моей матери было несколько французских дисков - Этьен Делиль, не помню уже названий, вот их много слушал. И это был единственный контакт с французской песней.

В: Так с чего же все началось? Что пробудило интерес по-настоящему? Что разожгло его в то время, когда повсюду слушали англоязычные песни? В 60-е годы?

Д: Когда я приехал учиться в колледж в Сен-Бонифасе, колледж иезуитов, у нас был классный преподаватель, который давал нам уроки музыки и песен, уроки французской культуры. Были и другие, которые раз или два в месяц приносили нам записи, мы шли в большую аудиторию и слушали Брассанса, Беко, Ферре, Бреля, всех мэтров французской песни. Еще, конечно же, слушали Жиля Виньо, который был героем. Феликса Леклера. Именно тогда я открыл для себя, что есть нечто особенное во французской песне, чего я не знал. Особенно когда приехал Шарлебуа, тогда я понял, что она даже может быть клевой! Не народная песня, а рок, что-то интересное. Это окрылило меня.

В: Интересно, что Шарлебуа вдохновил вас, я-то думал, что это случилось по влечению натуры.

Д: Я часто говорю Роберу: "Это из-за тебя я тут". Действительно поэтому.

В: Ему, наверное, приятно.

Д: Не знаю. Едва ли он помнит об этом десятью минутами позже, насколько я знаю Робера. [Смеется.] Но это не страшно. Я говорил ему это, потому что бесконечно восхищаюсь им. Я упивался Шарлебуа и Луизой Форестье многие годы.

В: И вы совершенно правы, в них есть что-то вдохновляющее.

Д: Да, и много.

В: Вы решили двинуться в сторону музыки относительно быстро, но, по-видимому, медицина тоже притягивала вас.

Д: Тогда целью моей жизни было стать врачом. Я хотел быть врачом.

В: Правда?

Д: Да. Когда я окончил классическое образование, я хотел взять годичный академический отпуск, заняться музыкой с приятелями, ведь это длилось так долго - пятнадцать лет учебы. И я уехал с молодежной группой из Манитобы. Мы поехали в Квебек с турне, и больше я уже не вернулся.

В: Жалеете? Нет?

Д: Нет. Не жалею. Ну, иногда. Мне нравилась медицина, я много работал в больнице, когда учился в университете. Лето я проводил в больнице в качестве медбрата, и мне очень нравилось там. Во мне много сострадания, я люблю людей, думаю, я был бы неплохим доктором, но музыка была значительно проще.

В: Да, я не раз это слышал. Удивительно, ведь это трудная профессия, изнурительная, не всякому она дается, а вы занимались ею с легкостью. Я не раз читал об этом, так объясните же!

Д: Слово "легкость", наверное, выбрано неудачно. Мне надо было бы сказать, что мне доставляло удовольствие заниматься музыкой 15 часов в день. Мне никогда это не наскучивало. Я мог заниматься, заниматься, снова и снова. Так и выходило, что я опять и опять занимался музыкой. Именно это я имел в виду, говоря о "легкости". Легкости для меня заниматься музыкой.

В: Доставляло удовольствие.

Д: Когда я долго учился, то надо было заучивать, переписывать, учить наизусть, а музыка для меня - это счастье.

В: Вы играли тогда в рок-группе под названием, если не ошибаюсь

Д: "Dieu de l'amour vous aime" ["Бог любви вас любит"].

В: Ничего себе!

Д: Это было в конце 60-х.

В: И вы были молоды.

Д: Однажды в Манитобу приехал один квебекский продюсер, не помню уже, в какое время года, вроде в феврале. Он услышал, что там играют франкофонную музыку, и не самую худшую. Все же мы засветились - и на "Jeunesse oblige" выступали, я туда ездил, так что он знал, что здесь кое-что происходит. Он приехал. И сказал нам: "Если вы поедете в Квебек, то у меня есть для вас работа. Но есть проблема - вы должны взять название группы, которая у меня была, но распалась. У меня есть серия контрактов для вас. Если вы возьмете их название, то получите эти контракты". Мы долго смотрели друг на друга, потому что, разумеется, "Бог любви любит вас" - взять такое название нелегко.

В: Может, репертуар той группы был религиозным?

Д: Вовсе нет. В то время был пик "мира и любви" - peace and love. Так что "Бог любви любит вас" - это мир и любовь. И постеры наши были - "peace and love". Мы не были особенно привержены "миру и любви", признаюсь.

В: Но более-менее в их "шкуру" вы влезли?

Д: Да. У нас был наполовину франкофонный, наполовину англофонный репертуар, который нравился людям.

Звучит отрывок из "J'ai quitté mon île".

В: "J'ai quitté mon île", я помню вашего продюсера, Ивана Дюфрена, он был моим другом. Мы приехали, чтобы встретиться на Кейп-коде. Он приехал, как это всегда бывало, с кучей дисков. И это был первый раз, когда я слушал диск по кругу, безостановочно, я раньше никогда не слушал так, слушал и слушал.

Д: Слушали "A court terme"?

В: Да. Песню "J'ai quitté mon île". Я не мог перед ней устоять! Во Франции она была перевыпущена другими режиссерами и продюсерами.

Д: Мой первый диск вышел во Франции и Жан-Клод Ванье, знаменитый продюсер и аранжировщик, захотел заняться этой песней. Я подписал контракт с RCA во Франции, и Боб Сок, который был президентом, сказал мне: "Мы могли бы выпустить ее здесь, потому что у нас она могла бы стать хитом, французским хитом". Так что он привлек Жан-Клода Ванье, большой оркестр, мы сделали "J'ai quitté mon île" - и она не имела успеха.

В: Но здесь-то она имела успех!

Д: Здесь она имела успех, но здешняя версия так никуда и не ушла.

В: А?

Д: Никуда.

В: Но она была замечательной.

Д: Она была приличной. Думаю, нормальная версия, получше записанная, чем та, что на альбоме "A courte terme", могла бы иметь больший успех.

В: Возможно. На самом деле так с вами и случилось, но намного позже, если совершить прыжок во времени. Однажды в магазине вы услышали одну из ваших песен по радио, кажется, так. И вы сказали себе: "Нет, нет, так совсем не годится. Нужно все переделать". Очень любопытно!

Д: Такова была основа моего диска "J'écoute la radio".

В: Да. И вы оказались правы, поскольку так все и сделали. Что же вам не понравилось в том, что вы сделали, и что вам, наверное, казалось хорошим в то время?

Д: Это был набор не самых любимых записей. Мне захотелось свести самые мои любимые песни из всего сделанного мной вместе, придать им единообразие и посмотреть, не получится ли из них произведений с общим стилем. Я сумел убедить издателя и сделал это.

В: И получилось единое произведение?

Д: Надеюсь. Но по окончании работы я осознал то, что оригинальные версии все равно в итоге лучше. Так что, возможно, было ошибкой перепевать их, несмотря на то, что многие говорили мне, что им очень понравился диск. Недавно я возобновил спектакли и вернулся к оригинальным версиям.

В: Очень интересно. Вы записали "La danse du smatte" на диске "Nirvana bleu". Я говорил, что для вас эта песня – впрочем, так часто случается с вашими песнями, воспринимаешь их по-своему, а у вас был совсем другой замысел – так вот в этой песне вы говорите о себе.

Д: Да, о себе.

В: Но все же вы подумали об этом.

Д: Я продолжил. С "Tension, attention" была та же история. Но с ним как раз пришел успех.

В: Наверное, успехом, помимо прочего, вы были обязаны тому, что сбрили усы. Я здорово посмеялся, прочитав об этом. Вы носили усы года 2,5-3.

Д: Да.

В: И вы решили изменить имидж, проконсультировавшись с экспертами.

Д: Меня проконсультировали эксперты, но никто не просил меня сбрить усы. Просто однажды они мне надоели, и я их сбрил. Ну, бывает.

В: И это совершенно изменило ваш образ.

Д: Совершенно изменило. До этого я смахивал на д'Артаньяна.

В: Ну, было нечто такое в усах и шевелюре.

Д: Без них стало намного современнее и более соответствовало 80-м годам, чудесным восьмидесятым.

В: Мы говорим о 70-х, о 60-х, но именно 80-е были предельно важны для вас.

Д: Для меня – да, верно.

В: Вернемся к нашему разговору об "Ils s'aiment", ставшей невероятно популярной. Я где-то читал, что на следующий день после того, как вы ее выпустили, и люди услышали ее по телевизору, было продано 20 000 копий.

Д: Да. На следующее утро.

В: И это было больше дисков, чем вы продали прежде.

Д: За всю предыдущую жизнь.

В: Должно быть, это было очень волнующе!

Д: Как выигрыш в лотерею: "А-а-а!!!"

В: Но мир-то не поменялся.

Д: Да, мир от этого не перевернулся, за исключением того, что я получил доступ к большой сцене. Я ее спел на Мидеме. Помню, там еще была Селин, ей тогда было лет 14-15, она пела "D'amour et d'amitié". Я тогда почти и не знал Селин. Я пел "Ils s'aiment" с бандонеоном. Результат был как взрыв бомбы. Как "Belle", когда мы ее спели втроем в первый раз: "Бум!"

В: И это не было ошибкой. Такой успех должен окрылять и дальше делать то, чем занимаешься, держаться своей профессии. Есть ли риск, что он слишком раздует эго, чересчур увеличит его, ну и всякое, что в таких случаях происходит, было ли и в вашем случае такое?

Д: Слушайте, думаю, что да. К несчастью, у меня нет этой способности, - ну, то есть эго-то у меня нормальное, но вот реакция у меня была скорее обратная. Мне было не по себе. Куча народу, которая со мной не разговаривала, внезапно начала разговаривать. Меня поразило лицемерие и все прочее, и моя реакция была почти обратной. Все же я воспользовался ситуацией, и мне это доставило удовольствие.

В: То есть эго взорваться не рисковало?

Д: Не думаю. Не думаю, что вы вообще таких людей найдете, но, конечно, такое придает уверенности в себе. Цифры - вот что важно. Это то, что у тебя всегда спрашивают - сколько ты продал. Не "ну как твоя песня?", а "сколько ты продал?" В мире цифр, когда ты достиг больших чисел, ты чувствуешь, что тебя уважают больше, чем тех, кто достиг меньших чисел.

В: Да, все верно. Но большие числа чрезвычайно важны и для вас, ведь множество людей перепевает ваши песни: Коччиант, Диан Дюфрен в числе прочих. Еще, погодите-ка…На испанском.

Д: На голландском.

В: Да, совершенно сказочно.

Д: На русском. Невероятно старомодная версия. Правда-правда. Еще очень красивая версия Анны Белен на испанском. Какие там еще? Да их полно. Со временем их много появилось.

В: Не надоедает ли вам петь или слышать эту песню?

Д: Репетировать надоедает. Когда я делаю шоу, ее надо петь, надо проработать аранжировку. Но сейчас у меня есть музыкальные директора, и я говорю им: "Подготовьте ее примерно вот так и потом ее так и споем". Ну и потом, когда я нахожусь перед публикой и исполняю первые три ноты, люди говорят: "А-а-а!". Один мой друг в Квебеке говорит: "Хоть с одним человеком в жизни я знаком, после трех нот которого люди говорят: "А-а-а!"

В: И это вы.

Д: Да.

В: Эта песня, когда ее слушаешь в первый раз, кажется песней о любви в том смысле, что любви к девушке. Но источник ее вдохновения был в совсем другом? Нет, разумеется, это была история любви, но совсем-совсем другая.

Д: Да. О детях войны. Меня потрясло это. Даже просто разговоры потрясают, но еще я посмотрел новости о Бейруте в то время, в 1982, взрывы повсюду, и я увидел двоих детей, которые шли, держась за руки. И меня переполнили эмоции - эти бедные дети, которые ничего не видели в жизни, затерянные среди развалин, огня и бомб, потрясли меня, вот почему я написал эту песню.

Звучит отрывок из "Ils s'aiment".

В: Даниэль Лавуа, вы, разумеется, писали и на английском.

Д: Да. Только не "разумеется".

В: Учитывая ваше происхождение. Вам грустно было бы, если бы вы не писали на нем?

Д: И да, и нет. В некотором роде это двойственность моей жизни. "Двуглавый", двухкультурный человек, который ищет себя, ищет, с чем же ему удобнее. Пишет песни на английском, потом переводит на французский.

В: Вы так делали? Не знал.

Д: Да. Потому что французский мне ближе. Я вырос с английским языком, в школе мы учились на английском. В колледже я учил французский, но английский во мне доминировал. Вот поэтому мой управляющий сказал: "Надо этим воспользоваться и выпускать диски на английском". Я сказал: "Да-а, но.." Все же я сделал два-три диска на английском.

В: Да еще и искушение Америкой было?

Д: Не так уж она меня и притягивала, признаюсь. Когда я там работал, а мне довелось там поработать, я понял, почему она меня не прельщает. Там это очень тяжелая профессия. Суровая. Люди там суровые, в них мало доброты. Они думают о деньгах и не думают о душе, не думают обо всем том, что я считал для себя непреложным на французском. Французский - совсем другое дело, это маленький рынок, и здесь проявляют уважение к творчеству, которое меня очень привлекает.

В: Но одна из ваших песен, написанных на английском, была использована в большом сериале.

Д: "Weak for love".

В: Она могла бы дать вам некоторый толчок?

Д: Так она и дала мне отличный толчок. У меня была подруга, не директор, а как это называется в кино - постановщик?

В: Режиссер.

Д: Режиссер. Она была режиссером "General hospital" и снимала по одной серии в неделю. Она услышала эту песню и сказала мне: "А-а! Она меня зацепила!" Я написал ее в соавторстве с калифорнийкой Мэри-Бет Дерри. Мы писали песни вместе. Она была знакома с Кэрол, которая и включила эту песню в одну из передач, просто так, интереса ради, и реакция была незамедлительной.

В: Понятно, что не обязательно-обязательно, но она давала вам возможность, так как у "General hospital" была пара-тройка поклонников.

Д: Около 27 миллионов человек. На самом деле телефон буквально разрывался, и пришло все к тому, что песня стала любовной темой двух главных персонажей того сезона. Очень быстро я получил контракт на американский диск, диск там вышел, но одновременно я прекратил отношения с моим управляющим, с которым мы проработали долгие годы. Думаю, он был чрезвычайно разочарован, увидев, в каком направлении я двигаюсь, и здорово насовал мне палок в колеса, что сильно осложнило продолжение всего дела и в итоге все сдулось. Да я особо не жалею.

В: В какой-то момент вашего пребывания там вы были в Лос-Анжелесе для звукозаписи.

Д: Да. Я часто приезжал к Мэри-Бет, мы писали песни вместе.

В: Но вам это место не особенно нравится? Он же совсем особенный, Лос-Анжелес.

Д: Я приезжал на несколько недель, и мне там очень понравилось. Я взял машину с откидным верхом, гонял по автострадам, и считал себя очень успешным - вау! Но в итоге к концу третьей недели мне все прискучило, все достало, и я вернулся в Квебек.

В: Да, интересно насчет машины, потому что когда я первый раз был в Лос-Анжелесе, я на таком же ездил - красный "мустанг". Ну очень приятно!

Д: И погода там всегда чудесная.

В: Всегда чудесная. Пожалуй, чересчур чудесная и чересчур всегда, но все равно я глубоко люблю эту страну. Мне бы хотелось вернуться, поскольку мы говорили об этом чуть раньше, коснувшись текста "Ils s'aiment", сказать, что "Qui sait" тоже такая песня, о которой можно подумать - хотя на самом деле у нее есть цель, и цель почти экологическая -

Д: Не почти.

В: А что, наверняка?

Д: Именно так.

В: Любопытно, потому что должен вам сказать, что когда-то я ее слушал в наушниках целое лето, но мне никогда такое и в голову не приходило. Я всегда слушал ее как вопросы человека к самому себе - существую ли я и все такое.

Д: Такой смысл там тоже есть. Тоже. Но изначально я написал ее на английском

В: И как она называлась?

Д: "Who knows, may be have no mind". Что-то в таком роде. На английском она совсем не такая красивая, как на французском. И когда я переработал ее на французском с Тьерри Сешаном, который помог мне перевести эту песню, я сказал: "Спрячем в ней эту сторону, но сохраним идею экологической песни. Закамуфлируем под любовную песню".

В: Вам удалось.

Д: Удалось. Она выглядела любовной песней.

В: Нет ли тут связи с Лехом Валенсой?

Д: А, так это в "Нью-Йорке". "Je voudrais voir New-York".

В: И как вы это объясните? Не докажете, а объясните связь между Лехом Валенсой и ней?

Д: Да проще некуда! Я почитывал "Плейбой". Конечно, фотки не смотрел!

В: Нет-нет, ну что вы!

Д: И там было интервью с Лехом Валенсой, а этот человек меня очень интересовал. Увидел интервью с ним, прочитал его в этом журнале. Там его спросили: "Мсье Валенса, что бы вы хотели сделать, кроме как быть президентом «Солидарности» в Польше?" И все такое, что подразумевает большую ответственность. А он ответил: "Быть миллионером и жить в Нью-Йорке". Меня поразила его честность. Жизнь поставила его туда, где он сейчас, он принимает это, несет ответственность, но в то же время в глубине души он мечтает об этом. И я подумал, что столько людей на планете мечтают, возможно, быть богатыми и жить в Нью-Йорке. Так и родилась эта песня.

Звучит отрывок из "Je voudrais voir New-York"

В: После многих лет работы с тем, кто был близко с вами связан, с вашим управляющим, после бурного разрыва с ним, который плохо кончился, а именно банкротством - со мной тоже такое было, я тоже пережил банкротство, моя мать была в отчаянии, потому что для нее оно означало конец репутации.

Д: Предельное унижение.

В: Предельное унижение. Я пытался объяснить ей, что в том возрасте, когда со мной такое случилось, а мне под сорок было, то это второй шанс, который общество дает людям, чтобы поработать над собой. Как вы воспринимали тот период вашей жизни?

Д: Довольно болезненно, признаюсь. Ведь была работающая машина, куда я вкладывал всю свою энергию, да и деньги тоже, потому что все, что я зарабатывал, снова вкладывалось в дело, и еще мои авторские права, всё-всё. И в конце я лишился всего. Я получил счет из налоговой, где говорилось: "Вы задолжали 540 тысяч долларов", а у меня было только 5 400. Я сказал, что никогда не смогу оплатить 540 тысяч долларов, поэтому был обязан объявить о банкротстве, потому что все деньги ушли в работу издательства "Trafic". Но я это пережил. Думаю, что моя жена пережила это тяжелее, потому что жила со мной, в журналах печатали мои фотографии, а уехать в деревню было сложно.

В: Не правда ли, новый огромный шанс переделать заново свою жизнь, а банкротство дает такой шанс. Вы почувствовали это?

Д: И да, и нет. Моя жизнь в тот момент была непростой. Я считал себя постаревшим, мне было 45 лет, около того, а в 45 лет в шоу-бизнесе тебя считают стариком.

В: Ну, не говорите так. Просто в 45 ты уже не ребенок.

Д: Ладно, уже не молод. У тебя больше нет доступа к тем вещам, которые доступны молодым - молодежные программы, сцены для молодежи и так далее. Ты должен начинать с нуля, но у тебя ничего нет для начинания с нуля. Это очень тяжело. Тот период был чрезвычайно тяжелым. Я вышел из него, написав диск для детей. Тогда мой младший сын был как раз в возрасте, когда слушают детские диски, и я посчитал, что, наверное, забавно будет сделать его, пока я еще нахожусь в его мире. Он имел неплохой успех. Уже выросшие 25-летние дети подходят ко мне и говорят: "О, Даниэль, я когда-то слушал "Попкорн"! " Они помнят все песни, очень любят их, и я счастлив. Несколькими годами позже мне выпал счастливый шанс с "Нотр-Дам де Пари", что позволило мне снова встать на ноги.

В: Насчет "Нотр-Дам де Пари", мне думается, Люку Пламондону не пришлось долго на вас наседать, чтобы вы согласились в нем играть, учитывая вашу ситуацию в то время, но в тоже время это был определенный риск. Ну, не риск, но все же авантюра. Никто не мог предположить гигантский, даже всемирный успех. Верили ли вы с самого начала в "Нотр-Дам де Пари"?

Д: За несколько лет до этого я согласился играть в "Sand et les romantiques", написанном Катрин Лара. Он шел неделю в театре дю Шатле, было продано около 5000 альбомов. А ведь это было красивое произведение. Я подумал: "Ну да, "Нотр-Дам де Пари" - я послушал его - похоже, очень красивое произведение, но он вне времени, он далек от моды, он не пойдет". Но там было 8-9 песен, которые я должен был петь, поэтому я решил, что оно того стоит, хоть своих друзей в Париже повидаю. Так и сделал.

В: И в Париже, и повсюду, ведь он…

Д: Я пережил такую коллективную истерию, которой никогда бы и предположить не мог. Мы чувствовали себя как Битлз.

В: Слушай, такое не каждый день бывает.

Д: 500-800 человек, которые ждали нас у выхода каждый вечер, а в турне и того больше, нас ждали тысячи после шоу, чтобы срывать с нас одежду. До того странно! Нам нравилось, я не скрою, что нам это нравилось. Намного легче любить такое, когда ты - часть команды, это доставляет удовольствие. Мы были дружной, спаянной командой. Переживали это вместе, в "золотой" команде, это была командная победа. Когда ты один, то пережить такое гораздо проблематичнее.

В: Намного труднее. В команде, я убежден, попроще.

Д: Очень классно.

В: В "Нотр-Дам де Пари" у вас было много песен. Глупый вопрос, но успех какой из них был для вас наибольшим сюрпризом?

Д: "Belle".

В: Больше всего?

Д: Больше всего.

В: Прямо вот больше всего?

Д: Когда я послушал "Belle" в первый раз так, как послушали ее вы, я помню ее так: три парня поют "Belle", песню, которая длится почти 5 минут, а в то время от нас требовали песен по 3 мин. 15 сек. И я подумал: "Как вы заставите людей думать, что она будет иметь успех, когда она длится 5 минут? Ни одно радио не согласится ее поставить!" В Квебеке так и вышло - ни одно радио не хотело ее ставить! Кажется, только Rythme-FM осмелилось ее ставить. И реакция была настолько мощной, что даже Show-FM было обязано крутить ее.

В: Трудно было предположить такое.

Д: Да, это в самом деле было огромным сюрпризом.

Звучит отрывок из "Belle".

В: И вы снова за нее беретесь?

Д: Да, в этом году. В Париже.

В: И надолго?

Д: Надолго. 6-месячное турне, потом, может быть, даже приедем в Квебек в 2018 году. Я очень люблю этот спектакль, это великолепное произведение, очень красивое. Он красиво написан, однороден, не претенциозен, с постановкой минималистической, но очень подходящей. Постановка Жиля Маё великолепна. Он пришел, когда мы ставили спектакль, сделал действие более плотным, поменял сцены. Сделал так, что все заработало лучше, чем раньше. Я с восторгом играю в нем.

В: Между тем, время идет, для вас прошли годы, как, впрочем, для меня и для всех остальных. Появились ли в персонаже Фролло новые оттенки серого, стал ли он более сложным?

Д: Да.

В: Тот факт, что для вас прошли многие годы, дал ли он вам преимущество в исполнении?

Д: Да. Огромное.

В: Играете по-другому?

Д: Теперь я осознал множество оттенков серого, осознал с годами. Мы так сильно были вовлечены в вихрь событий, сумасшествие и истерию, что, напряженно работая, у меня не было времени на осознание всего. Я осознал разницу, когда в определенный момент мы участвовали в симфоническом спектакле, организованном Борисом и Татьяной, замечательными русскими продюсерами, пригласившими нас поработать с симфоническим оркестром. Спеть спектакль, но только с симфоническим оркестром. Я заново открыл для себя песни и сказал себе: "О-о, да это же классно!"

В: Не всегда так бывает, но в данном случае песни не просто годятся для оркестра, а прекрасно с ним звучат.

Д: Замечательно звучат. Мизансцена Даниэля Бушара очень хороша, и я почувствовал, как мой персонаж снова растет во мне. Так что, когда мне предложили - два года назад Шарль Талар позвонил мне и сказал: "Даниэль, хотелось бы тебе снова сыграть Фролло?" - уф, я перевел дыхание и сказал: "Слушай, мне надо подумать". Раздумья заняли около двух недель.

В: И что же подтолкнуло вас к принятию решения - удовольствие или деньги?

Д: Ну уж не деньги. Отпуск. Возможность заниматься любимым делом. Играть каждый вечер перед покоренной публикой, которая относится с обожанием, счастлива быть там, счастлива снова меня видеть, ведь я играл в первом составе. Приходят и любят меня почти так же сильно, как Эсмеральду, так что я чувствую себя действительно польщенным. К тому же работаю я два часа в день, путешествую, хорошо вписываюсь в отлично работающую машину.

В: Вы немало путешествуете с этим спектаклем, поездили практически повсюду. Мне много рассказывали о приеме, и вы подтвердили это, о том, как русские принимают "Нотр-Дам де Пари". Действительно ли среди всех мест, где его представляли, наиболее поразившая вас реакция была у них?

Д: Однозначно в России, да. Это было потрясающе. Мы выступали на площадке в 20 000 человек. Ума не приложу, люди, которые едва понимают французский, знают "Нотр-Дам де Пари", знают всех его участников. Помню, полторы тысячи человек в зале поднимали транспаранты "Спасибо, Даниэль!", "Спасибо, Гару!", "Спасибо, Элен!" Это было потрясающе!

В: И еще раз, поскольку я убежден, что вам это доставит удовольствие и потрясет снова:

Звучит отрывок из "Belle".

В: Феликс Леклер. Поговорим обо всей этой истории, обо всем, что с ней связано.

Д: Ладно.

В: Не был ли он тем человеком, который глубоко поразил вас в молодости?

Д: Первый певец, которого я увидел в жизни.

В: И как, произвел впечатление?

Д: Не особенно, признаюсь. Но тем не менее. В 1965 Феликс делал турне по всей Канаде и приехал в колледж Сен-Бонифаса. Дал спектакль в академическом зале колледжа. 250 учеников, которые были там, довольные тем, что прогуляли уроки, пойдя слушать Феликса Леклера после полудня. Мы не знали Феликса, не знали его. Но я помню его, как будто это было вчера, с его стулом, с гитарой, помню его манеру держаться на сцене. Это был единственный раз, когда я видел Феликса на сцене, и он мне ярко запомнился. Несколькими годами позже мне попался диск Феликса, и я был потрясен: "Французская песня, вот что я люблю!". Я совершенно влюбился в Феликса.

В: Да, вы правы. И из любви к Феликсу вы согласились сыграть его, сыграть персонажа в фильме Клода Фурнье, который буквально линчевали.

Д: Точно! Именно линчевали!

В: Что бы об этом не думали, это было настоящее линчевание. Как вы пережили этот опыт? Не линчевание, а до него - перевоплотиться в Феликса, сыграть в его настоящем, подлинном окружении? Как вы прожили этот период?

Д: Принял очень близко к сердцу. Я относился к Феликсу с огромным уважением. Еще я понял, что жизнь Феликса в некоторой степени походила на мою собственную. Его первый успех был во Франции, и мой тоже. Он много ездил по Франции, и я тоже. Его влекло к деревне, он был нелюдим, как и я. Он не был общительным человеком, и я держусь вдали от людей. Так что у нас были общие черты, и хотел бы я иметь его талант, но невозможно иметь все. Но мне очень понравилось играть Феликса. Однако, я все же попросил Клода Фурнье: "Клод, мы снимем Феликса, но я не хочу пытаться имитировать Феликса, потому что у меня никогда это не получится".

В: То есть это была некая версия-интерпретация персонажа.

Д: Это был я, который играет все это с песнями Феликса, но так, чтобы люди не говорили: "А, он пытается изобразить Феликса". Такого не должно было быть. Ну и вот. Выбор был сделан, я согласился его сыграть, я за это взялся.

В: И как вы отреагировали на это линчевание? Как я только что сказал, это было даже до того, как его показали по телевидению. Не могу сказать, что это была кампания по линчеванию, но все же реакция была очень-очень бурной и отрицательной. Как вы, будучи втянутым и неся бремя - не поражения, но драмы - вынесли все это?

Д: Очень тяжело, разумеется. Особенно если учесть, что для иллюстрации постоянно использовали мое фото, каждый раз, когда критиковали, показывали мое фото. Я почти не видел критики именно в мой адрес в фильме, но когда говорили о фильме, о сценарии, о постановке, то показывали мое фото вместо фотографий людей, которых это касалось. Вот это мне сильно навредило, в том числе моей карьере.

В: Вашей карьере?

Д: Да, сильно. Помню, как-то давал я спектакль в Терр-Бон, кажется, и Сюзанн, моя давняя хорошая подруга, сказала мне, что в тот день, когда это началось, продажи билетов прекратились.

В: Прекратились.

Д: Прекратились. Тогда я сказал: "Хорошо. За это мне придется расплачиваться долго". И расплачивался долго. После такого оправиться очень сложно. Скажем так, к тебе приклеивается позорное пятно, вопреки твоему желанию и даже тому, что ты не при чем. И остается.

В: Создается ли у вас впечатление, что - раз уж это до сих пор затрагивает вашу карьеру

Д: Сейчас уже нет.

В: Нет?

Д: Самое очевидное тому доказательство, что на моем последнем альбоме я пою песню Феликса, и у меня не было никаких проблем с тем, помнит ли кто-то. Я это миновал, оставил в прошлом и больше об этом не думаю.

В: На этом альбоме вы также поете песню Ферре "Avec le temps". Прежде всего эта песня, ну конечно, бессмертная, но что еще примечательно, ее пели очень и очень многие, и многие обломали на ней зубы. Почему же вы решили ее спеть? Достигли возраста, когда об этом уже задумываешься?

Д: Потому что 45 лет я хотел ее спеть! Мне было 18, когда я ее услышал на диске Ферре с моими друзьями в Сен-Бонифасе в артистической студии моих друзей, где мы собирались по пятницам вечером, пили вино и слушали французскую песню. И я помню, что когда поставили диск Ферре, и я услышал эту песню, она потрясла меня, и я подумал: "Я хочу ее когда-нибудь спеть". Я ждал 45 лет и ждал возраста, когда мне будет наплевать, понравится людям или нет. Хотя все равно я стараюсь делать красивые вещи.

В: Не станешь же портить нарочно. У вас талант исполнять красиво.

Д: Да, неплохо вышло. Думаю, мы сделали красивую версию. Все равно по радио крутить не будут.

В: Вряд ли.

[Звучит отрывок из "Avec le temps"].

В: Даниэль Лавуа, последний диск вы сделали, это "Mes longs voyages"? Или это не последний?

Д: Нет, последний.

В: Мы только что говорили об одной песне с него, Лео Ферре, но на ней есть и другие, Алена Башунга.

Д: Алена Башунга, Алена Лепреста и Феликса.

В: Существует ли в вашем относительно близком будущем планы не писать больше песни, но продолжать их петь? Возможно ли такое?

Д: Да. Ну, слушай, я буду продолжать писать песни, вот недавно мне прислали текст для одной молодой певицы, и текст мне очень понравился. Я уже некоторое время ни для кого не писал песен. В определенный момент мы пережили - я, во всяком случае пережил - состояние, когда осточертевает работать изо всех сил ради ничтожного результата. Потому что работаешь, работаешь, работаешь, а в итоге со всем происходящим в шоу-бизнесе в последние годы, занимаешься этим из чистой любви. Доходишь до точки. Я сказал себе: "Достало". А в последнее время я это преодолел, преодолел это минное поле. Я снова начал писать песни просто ради того, чтобы это делать, ради удовольствия, ради наслаждения писать песни, а не для того, чтобы заработать деньги.

В: И все же недавно, 2 марта, вы сказали, что с дисками покончено, вам надоело.

Д: Да мало ли чего я по жизни болтаю. [Смеются.] Да нет, существует шанс, что я больше не буду выпускать альбомов, но по одной простой причине - если их вообще больше не будут выпускать. Только поэтому. Что я вам, собственно, и сказал. Я же вам не сказал, что не хочу больше выпускать альбомов, я просто хочу сказать, что это потеряло смысл. Тратишь 80 тыс. долларов на альбом, который принесет в лучшем случае половину этого. Какой в этом смысл?

В: Вот именно. Какой смысл вы видите для этого в будущем? Есть ли люди, которые еще захотят этим заниматься? Записывать что-то, делиться этим, потому что для многих людей такой контакт происходит через запись. Какими вы видите следующие 15 лет? Как вы думаете, отомрет такая форма общения?

Д: Думаю, нет. Мой сын, написавший для меня два звуковых пейзажа для моего последнего альбома, занимается электроакустической музыкой. Очень современная музыка, дающая очень персонализированные пейзажи, он занимается ею в жизни, но никогда не думал делать с ней карьеру. У него есть другая работа, другие занятия для заработка, но чтобы иметь возможность заниматься музыкой, он публикует песни в интернете. Если сотня человек послушает его песню и поставит лайк, то он счастлив. Думаю, вот так будет.

В: Но вы-то родом из того прекрасного времени, когда диски продавались и продавались в большом количестве. Вы будете делать турне и продолжать давать спектакли?

Д: Не знаю. Не знаю. Наверное. Но я слегка устал. Я сильно болел в прошлом году, что позволило мне в некотором роде поставить точку. Да и не так уж меня к этому тянет сегодня, но если на следующей неделе я буду себя суперски чувствовать, я отвечу: "Да, конечно!"

В: Адреналинчик забурлит?

Д: Забурлит: "Давай же!", но вообще я не прочь взять годичный отпуск.

В: Ясно. Желаю вам всего хорошего, Даниэль Лавуа. Годичный отпуск, а потом снова увидимся, когда вы вернетесь, я уверен. Спасибо, Даниэль.

Д: Спасибо, Рене.