В: Он мог бы сделать карьеру где угодно - хоть в Соединенных Штатах, хоть во Франции, хоть на английском, хоть на французском, безразлично. Он обанкротился, все потерял, а потом выиграл во много раз больше. Даниэль Лавуа, добрый день.

Д: Добрый день.

В: Потерял все, в том числе и в физическом смысле. Даже жизнь, которую чуть не отняла бактерия.

Д: Да. Вот в тот раз я был близок к тому, чтобы потерять все, а остальное – не более чем временные затруднения.

В: Удача отвернулась от Вас. Потерять право собственности на свои произведения, это нечто.

Д: Это больно, но с этим учишься жить.

В: Да?

Д: Да.

В: Вернемся к истокам. Вы приехали из Данри, который можно описать как "пупок" Канады, самый ее центр.

Д: Да вообще центр вселенной!

В: Около 100 миль, или 150 км

Д: 150 миль от Уиннипега, около 250 км от Уиннипега или Сен-Бонифаса. 100 км к югу от Брендона, в юго-западном уголке Манитобы, около Саскачевана и Северной Дакоты.

В: Начало Великих равнин Запада? Великой Западной равнины?

Д: Ну как. 250 км до границы Великих равнин, которые начинаются все же за лесами Онтарио. Сотни дубов...

В: Ну, где-то там, за вами.

Д: Где-то за нами, будь по-твоему. Дальше к западу.

В: И когда смотришь на запад, то видно далеко-далеко?

Д: Очень далеко, до края света. За исключением невысоких холмов на краю Гравельбура.

В: И Вы жили там до лет до 15-20?

Д: До 13.

В: До 13 лет?

Д: Да.

В: До 13 лет, точно, потому что в 13 лет Вы уехали в колледж. Вы из скромной семьи?

Д: Из очень скромной.

В: Скромной, но не стоит забывать про ваш универсальный магазин в деревне, сколько там у вас было жителей?

Д: 200

В: 200?

Д: 200. Небольшая деревня.

В: Одна главная улица?

Д: Одна главная улица, небольшое население. В самой деревне жило человек 150, а 200 набиралось в праздники. В то время у земледельцев еще были большие семьи, вот и приходило человек на 50 больше к воскресной мессе.

В: Вот как.

Д: Да.

В: Из окрестностей.

Д: Из окрестностей.

В: В начальной школе занятия велись по-английски?

Д: Да, школы в Манитобе добились права только на 40 минут французского в день, но во времена моей матери французского в школе вообще не было, так что, разумеется, все было на английском, за исключением 40 минут французского в день, да еще и в классе, где было четыре возрастные группы. Нам доставалось примерно 12.5 минут в день. Но мы могли следить за занятиями других, это помогало продвигаться.

В: Даже в маленькой деревне с 200 жителей как-то удавалось выкручиваться?

Д: Ну, было четыре уровня, как я уже сказал. Не совсем так, четыре возрастных группы в одном классе, что создавало чудовищную нагрузку на учителя - попытаться организовать все так, чтобы каждому хоть немного доставалось.

В: Деревня расположена не во франкофонной Манитобе?

Д: Нет.

В: Но все же она была полу-английская - полу-французская?

Д: Там преобладали англичане пополам с шотландцами, да.

В: Так получилось случайно? Исторически сложилось?

Д: Я не знаю, как получилось, что мы оказались на такой периферии. Ближайшая к Данри франкоговорящая деревня, Сомерсет, находится в 75 милях, то есть в 100 км. Мы были совершенно изолированы, да и все равно среди нас была половина англоговорящих, поэтому порой я спрашиваю себя, как случилось, что у нас даже была своя церковь, она называлась Paroisse Saint Félix de Valois. Был приходский зал, был монастырь. Монашки учили нас, были нашими учителями. Так что была церковь, кюре, полуночная месса, почти квебекские традиции, занесенные из Квебека в начале века.

В: Что значит "почти квебекские"?

Д: Полуночная месса, и все же мы говорили по-французски, кюре читал проповеди на французском. Не на английском и французском, а только на французском в Данри.

В: Да, потому что англичане были протестантами.

Д: Англичане были протестантами, хотя несколько англофонов были католиками, несколько ирландцев, думаю, но большая часть людей говорила только по-французски, и мы имели право на франкоговорящего кюре.

В: Универсальный магазин для маленького парнишки, наверное, был раем на земле?

Д: Да, думаю, так можно сказать, но меня куда больше тянуло в деревню, на ферму, к большому разочарованию моего отца. Хотя не совсем так, потому что он очень хорошо понимал меня. Мне гораздо больше нравилось работать с дядей и дедушкой на ферме, где я проводил много времени, за исключением того, что отец обязывал меня время от времени по субботам расставлять коробки на полках, чтобы я вносил свою долю в работу.

В: Так что воспоминания об универсальном магазине у Вас не как о мире Уолта Диснея?

Д: Нет, не Уолт Дисней! Мой отец не сам выбрал эту работу. Он вернулся с войны, должен был бросить учебу, потому что в семье было много детей. Те, кто постарше, отучились в колледже, а он - нет. Он проучился всего год, получил азы знаний и все. Его отец сказал: "Ты должен вернуться, я больше не могу зарабатывать на всех". Двое-трое мальчиков до него учились в колледже, они его закончили, а он - нет. Для него было большим разочарованием вернуться в магазин, ему это нравилось не больше, чем мне. Но когда он вернулся с войны, он был на войне моряком, когда он вернулся, думаю, ему было года 22-23, он полюбил мою мать, и, мне кажется, ему не хотелось слишком усложнять жизнь. Он унаследовал универсальный магазин и занимался им в течение 30 лет.

В: Вы учились в английской школе, потому что у Вас не было выбора, французских школ не было.

Д: Нет, не было. Не было.

В: Вы уехали в том возрасте, когда надо было поступать в колледж?

Д: Да, в 13 лет.

В: Вы уехали в Сен-Бонифас

Д: Да.

В: Естественно, это был самый близкий из франкоязычных колледжей.

Д: На самом деле, в Сен-Бонифасе учились мой отец и мои дяди, так что для нас это был "тот самый колледж", и мой отец закрепил за мной место в нем, когда мне было 4 года. "Придет время, и ты поедешь в колледж в Сен-Бонифас. Отучившись в колледже, ты станешь образованным человеком, сможешь пойти в адвокаты или врачи". Думаю, мой отец мечтал, что я сделаю то, что не мог сделать он.

В: Этакая голубая мечта.

Д: В общем, я всегда был к этому готов, и когда в 13 лет я уехал, это не было неожиданностью.

В: И это не было наказанием.

Д: Вовсе не наказанием! Наоборот.

В: Наоборот.

Д: Наоборот. Ну, я немного скучал по маме, и маленькая деревня - это замечательно, но приехать в Сен-Бонифас и открыть большой мир

В: Большой город.

Д: Большой город. Да нет, не большой город, а именно большой мир. В Данри образование было минимальным. Как я уже говорил, четыре возрастные группы в одном классе, выходило по 1.5-2 часа внимания учителя в день, в то время как здесь внезапно мы получили все его внимание, и мне это очень-очень понравилось. Мне в самом деле очень понравился этот переезд.

В: Что Вы открыли для себя, приехав в Сен-Бонифас, в смысле - франко-канадцев, возможность жить во французской среде или нет, была ли разница огромной по сравнению с деревней, как Вы прижились?

Д: На самом деле, не такая уж большая разница. Я помню, что так же, как у нас, все говорили по-английски все время, кроме случаев, когда не было выбора.

В: Когда не было выбора?

Д: В семье мы говорили по-французски, дома говорили по-французски, на уроках французского говорили по-французски, но вне класса и на школьном дворе все и всегда говорили по-английски. Я помню, что в Сен-Бонифасе было то же самое.

В: Вот как?

Д: В этом смысле - да. Никто по-французски не говорил.

В: Как только выходили из класса.

Д: Выйдя из класса, все говорили по-английски.

В: На школьном дворе?

Д: На школьном дворе все маленькие франко-манитобцы, учившиеся во французском колледже у иезуитов, говорили по-английски. Потому что мы всегда говорили по-английски, у нас не было другого выбора, ведь все приятели в наших родных деревнях говорили между собой по-английски. Говорить по-английски было проще, мы легко говорили на нем, это не слишком сложный язык, особенно в том, что касается повседневного словаря, вот мы и предпочитали английский.

В: Хотя вы все были франкофонами?

Д: Все.

В: Несмотря на то, что уроки шли на французском?

Д: Да.

В: И на школьном дворе?

Д: Да.

В: А может, в большом колледже все говорили по-английски, чтобы на школьном дворе выглядеть более шикарно?

Д: Да нет же, дело было не в шике, а в легкости. Или, может, в лени. В любом случае, мы не видели пользы или нужды в том, чтобы говорить по-французски.

В: Не видели пользы или нужды

Д: Нет.

В: Вы обсуждали это между собой? С учителями? Или, может, размышляли об этом?

Д: Учителя побуждали нас говорить по-французски между собой, но это было в такой общей форме, что никак не влияло. Важнее, скорее, было то, что экзамены мы писали на французском, так что мы должны были хорошо владеть французским языком, глубоко знать его. Но, за исключением этого, нам было наплевать.

В: Как для Вас началась музыка?

Д: Она началась, когда я был совсем маленьким, мне было 4 года.

В: Вот как?

Д: Примерно в 4,5 я начал играть на пианино.

В: У вас дома было пианино?

Д: Нет. Пианино дома не было, но моя мама всегда очень любила музыку, она с детства мечтала заниматься музыкой, но живя в деревне, на ферме, в глухой деревне, где не было преподавателя музыки, у нее никогда не было шансов научиться играть на пианино. Большая семья и все такое. Но я жил в деревне, и моя мать решила - ох уж эти родители, а? все они одинаковые, - моя мать решила, что я начну учиться играть на пианино совсем маленьким, чтобы у меня был шанс всему научиться. Вот и начал я в 4 года учиться играть на пианино у монашек.

В: У монашек?

Д: Да, у монашек.

В: Потому что в Данри больше никто этого не мог.

Д: К счастью, были монашки, которые почти бесплатно учили нас в школе, давали недорогие уроки игры на пианино, это позволяло нам достигнуть такого уровня образования, который в противном случае мы никогда бы не смогли оплатить.

В: Думаю, именно в Сен-Бонифасе Вы попали в группу "Бог любит вас", именно так?

Д: Это было совсем не в Сен-Бонифасе.

В: Нет?

Д: Нет-нет, гораздо позже, после окончания колледжа. Мы сдали экзамены, а тут приехал один квебекец в поисках

В: Так где же это было, раз не в Сен-Бонифасе?

Д: В Квебеке. Как раз, когда я приехал в Квебек. "Бог любви любит вас" - это сразу после моего приезда в Квебек. Вот с этим-то я у вас и появился, мсье.

В: Лет в 20?

Д: В 21. После колледжа, сразу по окончании классического образования.

В: Так как же Вы сюда приехали?

Д: Ну, нам предложили: "Если вы хотите", - поскольку я в то время уже играл в группе, мы играли в музыкальных клубах в Сен-Бонифасе, много занимались музыкой в Сен-Бонифасе. У нас была группа, мы регулярно выступали, у нас был свой репертуар. И вот агент, который приехал в Манитобу, сказал: "Если вы хотите взять имя этой группы, то я сразу же подпишу с вами контракт, потому что у меня была группа, называвшаяся 'Бог любви любит вас', ее больше нет, но если вы возьмете это название, то контракт ваш". Мы подумали: "Приключения! Давайте!"

В: То есть вы согласились с другим названием?

Д: Именно так.

В: "У меня есть название, но нет группы"

Д: Именно. Мы взяли грузовик, U-Haul, и отправились из Дольбо в наш первый

В: Из Дольбо?

Д: Из Дольбо.

В: Далеко-далеко-далеко за озером Сен-Жан?

Д: Далеко-далеко-далеко, но это отличный способ приехать в Квебек, я бы сказал, потому что в то время это была деревня, не слишком большая, и мы не чувствовали себя совсем уж на чужбине. В чужой обстановке, конечно, но у нас было время привыкнуть к этой странной штуке - Квебеку.

В: Что больше всего поразило, запало в душу, когда вы приехали в Дольбо? Дольбо – это же Мистассини?

Д: Это сейчас Дольбо – Мисстасини, а тогда это был именно Дольбо, а Мисстасини был на другом берегу реки. Запало в душу то, что все говорили по-французски, но особенно меня поразил характер квебекцев - экстравертов, которые громко разговаривают, уверены в себе, не боятся быть самими собой, да еще и все это по-французски.

В: Удачное место.

Д: Да, место удачное. Мы были в таком восторге, ведь мы были молодыми франко-манитобцами, скованными франко-манитобской культурой - не шуметь, не привлекать к себе внимания, быть чужаком, не разговаривать слишком громко. Может быть, я немного преувеличиваю, но лишь чуть-чуть.

В: Неприятно это сознавать.

Д: Да, я знаю. Я не хотел бы обидеть манитобцев, но я думаю, они легко узнают себя в моем описании.

В: По-вашему, ничего не изменилось?

Д: Не изменилось. Не изменилось, нет.

В: И не изменится?

Д: Не могу сказать, изменится ли. Когда ты родом из страны, где все говорят по-английски, основная и доминирующая культура - англофонная, да еще в то время в Квебеке начались волнения. Помню, когда я впервые приехал к своей подружке, англофонке, ее родители спросили меня, не сепаратист ли я. Мне было 18 лет, и я даже не знал, кто такие сепаратисты. Пришлось выяснять, кто же это - сепаратисты, и потом один из иезуитов объяснил мне значение этого слова. Так вот, меня спросили, не сепаратист ли я, потому что в Квебеке начинались довольно сильные волнения, и англофоны по ассоциации принимали нас за квебекцев, и нам было совсем не выгодно выделяться.

В: Если вдуматься, а то я не очень понял по Вашему "досье", являетесь ли Вы "франко-канадцем" или все же "франко-манитобцем"? Похоже, от меня ускользают какие-то нюансы?

Д: Слушайте, когда я был маленьким, мой отец говорил, что мы - франко-канадцы, даже "франко-канадиане".

В: Канадиане? Или франко-канадиане?

Д: Канадиане. Канадцы.

В: Старинное произношение, да?

Д: Да, думаю, да, потому что еще мой дед перестал так говорить.

В: А другие назывались англичанами?

Д: Да, англичанами.

В: Это было примерно в то же время.

Д: Или "оранжисты", как иногда говорил мой отец.

В: Скорее жителей Онтарио так называли.

Д: Мой отец много спорил у нас в школе, часто он возвращался после стычки с теми, кого он называл "оранжистами", они конфликтовали с французами.

В: Он вам это рассказывал?

Д: Он рассказывал нам это за столом, когда мы ужинали.

В: Дети задумывались над этим?

Д: Нет, нет, разве что немного. Нас это не слишком интересовало. Так, о чем мы с тобой вообще говорили? А! О франко-манитобцах. Франко-манитобцы - это когда я в колледж уехал. Там мы стали осознавать себя франко-манитобцами.

В: И чувствовали, что отличаетесь от онтарийцев, от жителей Запада или побережья?

Д: Думаю, такого осознания не было. Просто чувствовали, что отличаемся. Франко-манитобцы - жители Манитобы, говорящие по-французски. Большой разницы с франко-онтарийцами не чувствовали, да и вообще я не припоминаю, чтобы в то время были франко-онтарийцы. Я о них позже только прочитал. Я вообще не очень-то был в курсе того, что происходило во французской Канаде в то время. Знал, что есть Квебек, но за исключением него, думал, что есть лишь франко-манитобский островок - Сен-Бонифас, да и все.

В: Так что говорить по-английски и по-французски для Вас - естественно. Не вызывало политических вопросов? На уровне автоматизма еще с молодых лет и до?

Д: О, долго. Лет до 20-ти.

В: Говорить по-французски или по-английски - большой разницы не имело?

Д: Во всяком случае, не было связано с политикой. Я начал чувствовать что-то такое ближе к концу. На самом деле я помню один концерт, который мы давали в торговом центре, потому что в то время возможно было играть где угодно, так вот, там нас приняли за этническую группу. Внезапно я сказал себе: "Да что такое?"

В: Играли с группой?

Д: Было что-то вроде фестиваля, нас пригласили спеть. Мы ведь в музыкальных клубах выступали, пели по-французски.

В: Где это было?

Д: В англофонной части Уиннипега. В англофонном торговом центре Уиннипега. Вот там я впервые осознал, что мы - этническое меньшинство, мы - часть местных "цветных", вроде меннонитов, гуттеритов, украинцев и прочих. Настоящие "этники", и это поразило меня. Впервые я почувствовал что-то вроде унижения. Наверное, меня это немного задело. Я спрашивал себя, как вышло, что мы не являемся частью единого целого.

В: Да, тут есть о чем поразмыслить. Так вот, вы приехали в Квебек, в Дольбо.

Д: В Дольбо.

В: Немалый путь. Очень далеко от Вашего Данри. Но после этого вы спустились к Квебеку, к Монреалю. И приехали вы туда в слегка странный период.

Д: Я приехал как раз в тот момент, когда в Квебеке много чего происходило, я приехал в момент октябрьского кризиса. Помню, что примерно в то время я и начал интересоваться политикой, потому что у меня не было выбора, по телевизору только об этом и говорили.

В: Животрепещущая тема.

Д: Животрепещущая тема. Помню, дело было на грани войны, мы же много ездили, и повсюду видели солдат, меня это страшно поразило.v

В: Это было в Монреале?

Д: Нет, я был в провинции. Мы проезжали по Квебеку, поскольку спускались от озера Сен-Жан, кажется, удалялись от Матана, от Бекомо, больше не помню.

В: Видели военные конвои?

Д: Видели военные конвои, черную форму, перегороженные улицы, нужно было проходить через

В: Контрольно-пропускные пункты.

Д: Контрольно-пропускные пункты, спасибо. Вот. И я спрашивал себя: "Что за дела?" Я начал осознавать, что в Квебеке что-то происходит. Мы же искали развлечений. Молодые 20-летние парни, которые приехали, чтобы знакомиться с девушками, пить пиво, заниматься музыкой. Конечно, мы ничего не понимали.

В: Могу вообразить, что трудное поначалу название «Боги любви» начало вскоре себя оправдывать.

Д: Не будем углубляться в эту тему.

В: Какие у Вас еще сохранились воспоминания об октябрьском кризисе? Наверняка ведь он поразил воображение юноши, с горячностью и удовольствием открывающего для себя что-то неизвестное. Как говорят французы, отдаваясь этому целиком и без помех. А тут как головой в стену – бац!

Д: Да. Разница встала передо мной в полный рост, ведь раньше я думал, что мы все - славные канадцы, а тут я осознал, что что-то происходит среди тех, кто показался мне "непримиримыми". Именно в тот момент, помнится, был такой день, когда по телевизору в течение целого дня показывали только фотографию Пьера Ляпорта. Целый день - только ее. По Радио-Канада было... Разве я неправ?

В: По моим воспоминаниям - на этом очень настаивали, хоть это и было полной чепухой. Но тогда все это видели своими глазами.

Д: Да-да. Вот после этого мы и начали понимать все происходящее в Квебеке, но на самом деле политическая сторона событий стала более понятна и близка мне, когда я поселился в Монреале. У меня была подружка, которая общалась с людьми, очень-очень вовлеченными в политику.

В: Членами «Фронта освобождения Квебека», например? (FLQ - Front de Libération du Québec)

Д: И с ними в том числе.

В: Заметьте, никогда ведь не знаешь всю подоплеку событий.

Д: Не знаешь. Среди ее знакомых были и заключенные, и ... Вот тогда я понял, что происходят предельно любопытные события.

В: Еще раньше Вы сделали для себя выбор - писать песни на французском.

Д: Да.

В: Даже до того, как Вы уехали из Манитобы, если я правильно понял.

Д: Да.

В: Почему Вы поставили себе такие рамки, ведь на английском все хорошо получалось?

Д: В то время я не принимал решения использовать в работе только французский. Это случилось позже. Нас привело в Квебек желание поразвлечься, открыть для себя что-то новое, никто из нас не намеревался там остаться - ни я, ни остальные. Мы просто хотели провести там год-другой, а потом заняться чем-то еще. Мы писали песни и на английском, и на французском, поскольку все же мы начали писать песенки немножко и на французском, но мы не намеревались оставаться в Квебеке. А вот когда я вернулся в Манитобу год-другой спустя, и по-новому взглянул на Манитобу, ту, какой она была, взглянул со стороны, вот тогда я почувствовал, что мое место уже не здесь. Мне было там неуютно. Неуютно с английским, с "франглийским", да с чем угодно. Что-то ушло, и с тех пор я мог представить свою жизнь только в Квебеке.

В: Все же Вы сохранили способность писать, чтобы делать свою работу, даже учась в маленькой школе с двумя часами занятий в день.

Д: Да, но 8 лет у иезуитов, надо сказать

В: 8 лет у иезуитов.

Д: 8 лет у иезуитов, а учителя они требовательные! Если у них учился, то знаешь это.

В: Да уж, не секрет.

Д: Да уж, не секрет.

В: Неисчерпаемая тема для журналистов.

Д: Вы к ней равнодушны?

В: Равнодушен.

Д: Ну и ладно.

В: Сейчас переход будет нелогичный, мы уйдем от темы, которую только что обсуждали, она достаточно сложна. Итак, Вы приехали и добились успеха, диски сразу стали хорошо продаваться?

Д: О, это заняло много времени, Мишель.

В: Но привело Вас в 80-е годы, и тут все понеслось.

Д: Да, 80-е, но до этого все же было 15 лет работы.

В: 15 лет? Да что такое 15 лет для артиста, ерунда, а?

Д: Сейчас я думаю, что если артист за 15 лет не добился успеха...

В: Сейчас есть СтарАкадемия.

Д: Точно.

В: Всего месяц - и хоп!

Д: Ну, не месяц, а пару лет. А в то время все было дольше, в нашей профессии крутилось много денег, музыкальные издатели были богаты и позволяли себе делать долгосрочные инвестиции в того, в кого они верили, как это было, к примеру, со мной. Так что я мог продолжать делать альбомы, даже если то, что я делал, не приносило кучу прибыли.

В: Нет, но Вы же написали, к примеру, "Ils s'aiment"?

Д: Я говорю о том, что было намного раньше, не о 80-х годах, когда я написал песню, ставшую знаменитой во Франции.

В: Да-да, вот ее.

Д: Так это было гораздо позже. Я же говорю о 70-х - 71, 71, 72, 74, 75, 76. Продолжать?

В: Нет, идея понятна.

Д: Лет 10 я к тому моменту вкалывал, вкалывал изо всех сил, пытался завоевать себе место, влиться в свою профессию в Квебеке, которая тогда бурно развивалась. Квебек тогда словно распирало, на удивление, это было невероятно, и молоденький манитобец

В: Робер Шарлебуа был знаменит.

Д: Робер Шарлебуа тоже, но Шарлебуа стал знаменит даже раньше, поскольку, когда мы приехали в Квебек, музыканты были чем-то вроде нашей опорной точки, вот как Шарлебуа.

В: Он пробил путь для всех.

Д: Франкофон, поющий рок на французском, писавший близкую нам музыку.

В: Да, помню, видел я его спектакль в "...", где до этого играли только джаз-банды, а тут приехал Шарлебуа, и спектакль был просто сказочный. Вы в тот момент зарабатывали немало?

Д: Что, простите?

В: Нет? Но у вас же были достаточно известные песни?

Д: У меня были известные песни, которые принесли немало денег.

В: "Ils s'aiment" стала популярна во Франции. Да и Южной Америке?

Д: Она много где стала популярна. Дисков с ней было продано очень много. Я знаю, что в те времена мой издатель заработал много денег. Я - немного.

В: Тут проблема, да.

Д: Все было тут же вложено дальше. Сложная история.

В: Вы не первый артист

Д: Но я спокоен по этому поводу.

В: Вы не первый артист, пострадавший от финансовых маневров своего агента или других людей.

Д: Да, те, кто поамбициознее, надеялись построить империю, но у них не было, как бы выразиться, мощи на это. Порой удается быстро заработать деньги, но деньги быстро приходят - быстро и уходят.

В: Да, уходят быстро. Но у Вас они ушли без Вашего на то желания, насколько я понял.

Д: И да, и нет. Признаюсь, я ленился задумываться над этим, был очень доверчив и отдавал свою жизнь музыке. Для меня зарабатывать деньги было неважным делом, должен сознаться. С возрастом я понял, что оно важнее, чем я думал

В: Поймешь тут, когда все теряешь!

Д: Особенно в нашей профессии, где выигрываешь нечасто - 2, 3, раза. 4, если повезет. Нужно купить много лотерейных билетов, прежде чем выиграешь. Еще надо подчеркнуть то, что когда ты внезапно добиваешься успеха, ты ведешь свои дела по-другому. Это не так просто.

В: Как в случае с таким успехом, как "Ils s'aiment"?

Д: Да.

В: Почти планетарным. В конечном итоге, спустя некоторое время, Вы потеряли все права на песни?

Д: Да, потерял издательство, и в какой-то момент вообще все потерял. Потерял все авторские права на песни, потерял диски, все потерял.

В: Как все в итоге решилось?

Д: Все разрешилось трудно, но чрезвычайно удачно для меня с "Нотр-Дам де Пари".

В: Да.

Д: Во времена "Нотр-Дам де Пари" успех был огромен, гораздо-гораздо-гораздо больше, чем мы когда-либо могли предположить. Я еще раз оказался на вершине, и с успехом адвокатов, которые хорошо знали шоу-бизнес

В: Экспертов

Д: Экспертов. Благодаря этим экспертам, с которыми я проконсультировался, мне удалось вернуть не в собственность, но хотя бы получить право на использование моих произведений, всего того, что я потерял. К тому, же мои авторские права, которые я тогда потерял, не буду все рассказывать, но авторские права, которые я полностью потерял

В: Я еще раз задам вопрос, а Вы мне ответите, это предельно важно, поскольку случается со многими - многими людьми, многими артистами, многими людьми в артистической сфере, а защиты от собственной наивности нет, или от собственной лени, как Вы говорите.

Д: Ну, я назвал это ленью, потому что я франко-манитобец, вот я и предпочитаю ругать себя за ошибки, но на самом деле я думаю, что когда занимаешься этой профессией и хочешь посвятить себя сочинению текстов и музыки, спектаклям, а впоследствии - раскрутке дисков и так далее, не остается много времени на административные дела и контролю тех, кто ведет твои дела, особенно если тебе это скучно, неинтересно. Я занимался всем остальным, делал все, что только мог, и тратил на это всю энергию, что у меня была. К тому же у меня еще семья, дети. Так что я не обращал внимания на деловую сторону, преуменьшал ее, и не знаю, могут ли молодые артисты сегодня избежать этого, даже все зная, даже будучи предупрежденными.

В: Все равно приходится кому-то

Д: Все равно однажды приходится кому-то довериться.

В: Нужно найти кого-то, кому можно доверять.

Д: Нужно найти кого-то, кому можно доверять, и видит Бог, я знаю стольких людей, которые были осмотрительны, думали, что делают правильный выбор и говорили: "Я нашел самого лучшего". Целая куча певцов и певиц во Франции ошибались дважды и трижды и были вынуждены каждый раз начинать сначала.

В: "Ils s'aiment", Вы же поете ее сейчас, Вы получили на нее права?

Д: Да, получил.

В: Вы вернули права?

Д: Права на издание не вернул.

В: Что значит: "права на издание не вернул"?

Д: Издание - это означает право... Идут отчисления, когда песня звучит по радио, в спектаклях, там и тут, и они делятся между издателем, автором и композитором. В Канаде существует традиция, что издатель забирает 50% отчислений, а автор и композитор делят между собой остаток. Во Франции деление более справедливо, треть - издателю, треть - автору, треть - композитору. Но не в этом случае. Издательство моих песен было частью моего музыкального издательства, которое я потерял со всем остальным, оно было куплено крупным англофонным издательством, которое также получило - я имел глупость и наивность подписать в то время - мою часть авторских прав на песни. Вот почему я не мог ничего сделать со своими песнями. Но издательство, которое их купило, вернуло мне мою часть прав автора-композитора. Они сказали мне: "Мы такими вещами не занимаемся". Они ничего не потребовали от меня, просто сказали: "Мы тебе возвращаем твою часть прав автора-композитора". Так что мне удалось как минимум, даже не минимум, а в значительной степени, вернуть свое, и это позволило мне вздохнуть спокойно.

В: Это было очень тяжело - убедить крупное издательство войти в положение?

Д: Нет, совсем не тяжело. Мне просто само издательство предложило. Мне даже не пришлось за это биться.

В: Встречаются порядочные люди даже в больших и богатых конторах.

Д: Да, удивительно, но порядочные люди есть в самых разных местах. Порядочные люди-то нередки, но они не кричат о своих делах, как другие.

В: В самый неудачный момент Вам выпал шанс - "Нотр-Дам де Пари", успех которого в десятки и сотни раз превзошел ожидания.

Д: Да, успех был огромным.

В: И Вам это нравилось? И нравилось к тому же там петь?

Д: Безумно нравилось.

В: Когда Вы пели "Belle", Вы сами наслаждались?

Д: Да.

В: Крики, восторг французской публики, вам даже из отеля выйти не давали?

Д: В течение года мы чувствовали себя как "Битлз". Ты смеешься, но это правда. Тысячи людей ждали нас у дверей каждый вечер, когда мы приходили и уходили, настоящее коллективное безумие, массовая истерия.

В: Даниэль Лавуа, Гару

Д: Гару, Брюно Пелльтье, Люк Мервиль, Патрик ... [запинается, забыв фамилию]

В: Ничего, его и так знают.

Д: Вот черт, он мне никогда этого не простит. Патрик, Элен Сегара, Жюли Зенатти, мы стали невероятно знамениты.

В: И как вы выходили, с полицией?

Д: Нет-нет, наш продюсер такое нам не оплачивал, он был до смерти скупой. Мы сами выкручивались, договаривались со служащими театра, чтобы выйти через двери, о которых фаны не знали, и нам удавалось уехать. Все время так выходили.

В: Именно в этот момент Вам удалось вернуть права, под шоком

Д: Разумеется, мне это помогло.

В: Удачно получилось.

Д: Мне очень повезло.

В: На этот раз.

Д: Да, я понимаю. Даже если я не верю в Бога, я благодарен ему за это.

В: Подождите, в каком смысле?

Д: Просто выражение такое.

В: ОК, ладно. Но в хорошем смысле, да?

Д: В хорошем смысле, да. Мне повезло.

В: Не впервые Вы добились успеха во Франции, все началось еще раньше?

Д: Ну, был же "Ils s'aiment". В самом начале "Нотр-Дам де Пари" я был единственным, кто был известен из всей группы. Потом к нам присоединилась Элен Сегара, поскольку израильтянка Ноа, записавшая с нами диск, отказалась от участия, она не верила в успех. Не верила настолько, чтобы переехать жить в другую страну.

В: Порой мы делаем ошибки.

Д: Она сделала большую ошибку, и, думаю, долго сожалела о ней. К нам в это время присоединилась Элен Сегара. Элен в то время уже добилась очень заметного успеха, но остальные были совершенно неизвестны.

В: Не хочу строить из себя ведущего передачи "Культура", но расскажите мне подробнее об "Ils s'aiment" то. Это настолько замечательная песня, что все сразу же проникаются ею, неважно, бразильцы ли, португальцы, американцы в Калифорнии.

Д: И в восточных странах она была очень популярна. Теперь я об этом знаю, столько лет спустя. Одна полячка мне сказала: "Вы знали, что у нас она была знаменитой?" Я ответил: "Нет, не знал", потому что в то время они понятия не имели об авторских правах, и все записи были пиратскими. Так что, не продавая дисков, и не реализуя авторских прав, не знаешь о том, что песня там популярна, но много позже я узнал, что моя песня "Ils s'aiment", может, не хитом стала, но была использована в русском музыкальном спектакле, который ставят до сих пор, 25 лет спустя.

В: Когда создаешь такую песню, что при этом чувствуешь? Говоришь себе: "О, это будет нечто!"

Д: Ох, хотелось бы мне сказать: "Да".

В: Но "нет".

Д: Я чувствовал, что это хорошая песня, но она не соответствовала критериям красоты песни того времени. Не была она похожа на хит.

Д: Когда альбом был почти завершен, я даже колебался, стоит ли ее включать туда. Я говорил: "Она не будет иметь успеха. У нее нет припева. Совсем не похоже на то, что она может стать хитом", потому что ждешь что-то вроде "Танца маленьких утят". Нет-нет, я преувеличиваю, но песни, становившиеся знаменитыми в то время, были песнями с припевом, запоминающимися, поэтому я совершенно не предполагал, что "Ils s'aiment" станет известной. Никогда не думал. Никогда-никогда-никогда. Я знал, что это хорошая песня, но в моей жизни бывали уже хорошие песни, которые не добились успеха.

В: Все со временем эволюционирует, меняется в соответствии со вкусами публики, с восприимчивостью людей, все меняется. Как специалисты вроде Вас могут сказать: "О, хорошо!" или "Она никогда не станет популярна"?

Д: Так я же и говорю, что заранее этого никогда не скажешь.

В: Может быть, люди более гибки, податливы и восприимчивы, чем мы думаем?

Д: Не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Это явление, которое мне никогда не удавалось понять - почему одни песни имеют успех, а другие нет. Между ними не так много различий. Скорее даже очень мало. Помню, когда мы выпускали альбом "Tension, attention" во Франции, мы выпустили песню "Tension, attention", как в Квебеке, где она была настоящим хитом! Мы и не думали выпускать "Ils s'aiment", а именно "Tension, attention", она же была бешено популярна, ее крутили на всех радиостанциях. И вот мы выпустили "Tension, attention" во Франции - и никакой реакции, ничего, ноль. Тогда издатель сказал: "Ну ладно", его вроде бы увлекла идея выпустить другую песню, и мы все же решили выпустить "Ils s'aiment". Я выступил в Мидем, тогда была передача под названием "Золотой Мидем", меня пригласили спеть

В: Гран-при музыкального фестиваля в Каннах

Д: Я спел "Ils s'aiment". Думаю, это была одна из первых передач с участием Селин Дион в то время, потому что я встречался с Селин Дион на съемочной площадке. Назавтра было продано 25 тысяч пластинок, и такой темп держался месяцами. Это было невероятно.

В: Вы выиграли множество призов.

Д: Я выиграл "Victoire", "Midem d'Or", да, получил множество призов.

В: Что надо сделать, чтобы остаться таким же скромным, не задрать нос?

Д: Уф-ф. Удалось ли мне не задрать нос, я не знаю.

В: Я спрашиваю именно Вас, потому что Вам это в целом удалось.

Д: Слушай, тут дело не в том, что нос задираешь, а в том, что это опьяняет. Но я не видел большой разницы с тем, что я делал раньше, чтобы оправдать то, что внезапно все вокруг меня как с ума посходили. Я всегда был немного философом, так что пытался найти рациональное объяснение происходящему. Я был изумлен этим успехом и, конечно же, польщен, он придал мне значимости, это было приятно, но в то же время мне с трудом во все это верилось.

В: На английском она тоже имела успех?

Д: Нет, совсем нет.

В: Нет, совсем нет.

Д: Совсем нет.

В: Совсем нет. Так, может, "Нью-Йорк" имел успех?

Д: Тоже нет. На английском у меня хитов не было, признаюсь.

В: Нет?

Д: Нет. На английском я большого успеха не имел. Я пробовал. У меня было несколько вещей, которые неплохо пошли в Канаде, как "Weak for love", песня с англофонного альбома, довольно популярная, благодаря сериалу "General hospital". В некотором роде аномалия.

В: Песня, ставшая музыкальной темой фильма?

Д: Слушай, я написал песню "Weak for love", довольно красивую песню, и режиссер сериала "General hospital" услышала ее и сказала: "Хочу ее в свою передачу". Песня прозвучала в передаче, и отклик был просто огромен. Бурная-бурная реакция. Песня звучала в течение всего сезона, и в конце это позволило мне заключить хороший контракт в Соединенных Штатах. В конце передачи меня даже попросили прийти спеть мою песню в прямом эфире в "General hospital", чтобы завершить сезон. Это был, скажем так, пик моего успеха в Соединенных Штатах. И как раз в этот момент, когда я, возможно, мог бы сколотить состояние на вещах, которые вроде бы имели заметный успех, и произошли все те события, перевернувшие мою жизнь. Мой компаньон вставлял мне палки в колеса, все здорово усложнилось, а издатели не любят сложностей, они решили все бросить.

В: Вы говорите: "С дисками покончено". Поясню, речь идет о звукозаписях на продажу

Д: Да.

В: Никто больше не продает сотни тысяч. Тысяч 8-10, да?

Д: Если повезет. Нет, люди больше не покупают альбомы.

В: Даже такой приятный диск, как Ваш "J'écoute la radio", который Вы только что выпустили?

Д: Да.

В: Вы не ждали, что он будет продаваться так же, как 20 лет назад?

Д: Ну как, надеешься всегда, но это редкость. Бывают исключения, имеющие успех, которые странным образом внезапно набирают разгон, но они редки, очень редки.

В: Людям больше не нужно покупать диски, в этом и проблема? Они пойдут на iTunes. Некоторые Ваши коллеги в мире распространяют диски бесплатно?

Д: Не уверен, что это правда. Мне кажется, мир изменился. Думаю, песня больше не представляет такого интереса, как раньше. Мне кажется, в песне больше не нуждаются так, как нуждались раньше. Нас атакует столько средств информации со всех сторон - фейсбук, интернет. На нас давят со всех сторон, очень-очень-очень сильно. Так что я думаю, что люди больше не ходят... Посмотри на спектакли в Квебеке, залы наполовину пусты большую часть времени. Люди не готовы тратить столько энергии и денег на песни, как раньше. Однозначно.

В: Вот как.

Д: Да. Я удивляю Вас, Мишель?

В: Ну да. Что касается песни, то артистов даже больше, чем раньше, разве нет? У людей намного более широкий выбор? Я пытаюсь представить, с чего бы людям внезапно отказаться от произведений, которые так легко заполучить, которые требуют всего нескольких минут внимания, это же настолько соответствует многим современным вещам?

Д: Да.

В: Концентрация внимания максимум на 3 минуты?

Д: Сейчас все так раздроблено, разделено. У каждой радиостанции своя специализация. "Ils s'aiment" в свое время могла прозвучать на всех радиостанциях, от «Радио-Канада» до «CJMS». Она звучала повсюду. Так что все знали песни, все знали тех, кто писал песни, знали авторов, а сейчас хит - в пределах "Ритм FM", а другие станции крутят другие песни.

В: Но это же добровольное разделение?

Д: Не знаю.

В: Не по настоянию руководства?

Д: Не знаю, добровольное или нет, но думаю, что до определенной степени. Каждый на чем-то специализируется, что и приводит к тому, что нет всеобщих хитов.

В: Почему Вы не остались во Франции? Ведь там удача улыбалась Вам.

Д: Прежде всего потому, что ловля удачи не была моей целью.

В: Но ведь приятно же было. Не может быть, чтобы неприятно.

Д: Думаю, у меня не было желания еще раз менять страну. Я создал себе «родину» в Квебеке – здесь у меня дети, семья, и я с трудом представлял себе, как я вырву все корни отсюда и уеду. Думаю, это стало определяющим фактором. Сейчас я смотрю на это немного со стороны и думаю: "Возможно, я мог бы так и сделать, я должен был бы так сделать, не знаю", но нисколько не сожалею, нисколько.

В: Но переезд был бы не резким, не внезапным, к тому же у Вас были возможности и время все продумать для того, чтобы все прошло мягко.

Д: Да.

В: Открывались новые возможности.

Д: Да.

В: Вы заработали себе там имя.

Д: Я очень легко путешествую. Сел в самолет – и вперед. В то время я не боялся самолетов.

В: А сейчас?

Д: Да нет, и сейчас не боюсь. Садился в самолет, мне это нравилось – приключения!

В: Элита!

Д: Элита. Да и к тому же, когда ты знаменит, то все всегда по высшему разряду. Жизнь была прекрасна.

В: Жизнь несправедлива.

Д: Жизнь несправедлива, я первый могу это заявить.

В: К Вам она была несправедлива со всех сторон.

Д: Да нет, не несправедлива.

В: Но все же Вы получали суровые удары?

Д: Ну, получил несколько серьезных ударов, но когда я сравниваю их с по-настоящему суровыми ударами, я считаю, что я вообще везунчик.

В: В каком периоде Вы сейчас находитесь? Как бы Вы описали текущий период? Как говорится, зрелость?

Д: Серьезная постановка вопроса, как мне кажется, поскольку я осознаю, что я не нахожусь больше в гуще событий, как было раньше.

В: Почему?

Д: Вероятно, потому что мне это больше не интересно. Меня меньше интересует то, что происходит в СМИ, в музыке, текущие события, вовлеченность во все это.

В: Меньше "внимания и напряжения"?

Д: Меньше "внимания и напряжения", именно так. Думаю, в то время я был именно таким, это было важно! Сейчас я не знаю, как это все делается, да и нет у меня ни энергии, ни желания этим заниматься, вот и не получается.

В: Энергии нет? Да ладно! Вон Вы новый диск готовите через некоторое время.

Д: Да, в 2014 году выйдет новый диск, который мы готовим с композитором Лораном Гуардо. Мы делаем средневековую и современную музыку, абсолютно, как бы выразиться, не имеющую ничего общего с тем, что создается в мейнстриме. Так это же то, что меня интересует! Оно не имеет ничего общего с рынком, рынком популярной музыки, с которым я сталкиваюсь все реже и реже.

В: Что это будет? На что похоже?

Д: А, ни на что не похоже, ни на что в мире. Виолы да гамба, певец, поэзия, стихи Рембо. Думаю, это красиво, потому что мы предложили его "Harmonia mundi", французской компании классической музыки, им понравилось, и они хотят выпускать его по всему миру, в феврале следующего года, в 2014. Но это нечто совсем особенное! Не из той музыки, наверное, что может прозвучать на Радио-Канада. Да нигде, наверное, не прозвучит.

В: На "Point rouge", может?

Д: Да нет, это музыка для аудиофилов, очень-очень своеобразная, ни на что не похожая. Вот такое меня интересует!

В: Средневековая?

Д: Средневековая, но в то же время очень современная. Средневековая музыка с джазовыми гармониями порой, совсем особенная, мне очень трудно дать ей определение. Я Вам пошлю диск, когда он выйдет.

В: Вы написали музыку на этом альбоме?

Д: Я спел. Лоран спросил меня, не хочу ли я спеть одну песню. Я послушал и сказал: "Какая странная", потом посчитал, что это интересно. Спел одну, спел вторую, а потом и весь альбом. В итоге получилось, что это альбом Даниэля Лавуа и Лорана Гуардо. Я понял, что мне хочется заниматься вещами в той области, где я наиболее разбираюсь, где я могу воспользоваться 40 годами, отданными музыке, моей общей культурой, моим интересом к классической музыке, к джазу, ко всему тому, что я накопил за все годы работы. Ну да, целевая аудитория очень ограничена, очень специфична, но зато это по моей части, это именно то, что я хотел бы делать, занимаясь сейчас музыкой. Однозначно, я делаю это не для того, чтобы заработать себе на жизнь, а ради счастья заниматься этим.

В: Сейчас можно купить Ваш пока что последний альбом, "J'écoute la radio".

Д: Да.

В: Где Вы перепели некоторые из Ваших самых лучших песен.

Д: Да.

В: Довольны им?

Д: Да. Да.

В: И Вашей радио-передачей?

Д: Вы же сами обратили мое внимание на то, что я вновь завладел своим собственным материалом. В этом ключе я о нем не думал. Думаю, я сам себе басни рассказывал. Я говорил себе, что снова взялся за эти песни, чтобы сделать то, что должен был сделать. Ладно, чем я только это не объясняю! Но в итоге я осознал: "Наверное, ты просто возвращаешь то, что у тебя забрали". Вероятно, этот альбом просто представляет то, что я вернул себе. Я доволен. Мы упорно работали. Нелегко было переделать старые песни, совсем не очевидно.

В: Вы думали, сколько займет эта работа? Несколько месяцев? Несколько недель?

Д: Несколько недель, а оказалось, что когда ты берешься за такую песню, как "Ils s'aiment", ты не имеешь права сделать из нее что-то совсем другое, но с другой стороны, если ты за нее берешься, ты должен приложить усилия и привнести в нее что-то новое. Нелегкая задача.

В: У Вас осталось 30 секунд, чтобы рассказать мне о радио.

Д: Однажды директор программ Радио-Канада спросила меня, не думал ли я поработать на радио, и я ответил ей, что 30 лет мечтаю об этом, потому что обожаю радио, я всегда обожал радио. Я почти не слушаю телевизор, но много слушаю радио, и предложить мне вести радио-передачу - это потрясающий подарок. Я невероятно счастлив, занимаясь этим!

В: Даниэль Лавуа, время вышло.

Д: Бог мой. Сколько же мы проговорили?

В: 51 мин. 35 сек.

Д: Вот сколько я наговорил. Обычно я не так болтлив.

В: Спасибо, Даниэль.

Д: Спасибо, Мишель.