 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
|
|
|||||||||||||
| Даниэль Лавуа или прирученный успех | |
| Daniel Lavoie ou le succés apprivoisé Дата выхода интервью: 1986-03-01 |
|
 |
|
|
300, 10 000, 65 000, 20 000, 57 000 и, вдруг сразу 325 000! Цифры продаж разных пластинок Даниэля Лавуа свидетельствуют о продвижении вперед еще до появления Tension, Attention (WEA), сыгравшего заметную роль в его карьере. Здесь и во Франции, где Ils s’aiment, песня с этой пластинки, проданная в количестве более чем 730 000 копий. Короче, Даниэль Лавуа, из французской Манитобы, о котором говорят как о незаметном и робком человеке, выдвинулся в первый ряд франкофонных звезд. Мы пришли посмотреть, как он свыкается со своей новой ролью. Как вы можете себе представить, читая это интервью, он выкручивается очень хорошо, спасибо … Буквально за год ты стал суперзвездой в Канаде и во Франции, это сильно смогло изменить твою жизнь? Да. Это многое изменило, но я не ощущаю себя суперзвездой, должен тебе признаться. Думаю, я сохранил тоже самое отношение к миру и людям. Но это очень больной вопрос, потому что, конечно, все вокруг взлетело! Я не ожидал этого. Я смог привыкнуть ко многим вещам, особенно к тому, что меня всюду узнают, к тому, что никогда теперь не имею покоя … Никогда не имеешь покоя? Ты становишься « общественным достоянием ». Люди думают, что ты принадлежишь им, так что они могут подходить к тебе где угодно, когда угодно и как угодно. Как-то вечером один меня попросил написать песенку для его подружки! Я делал покупки в une cour à bois [магазин стройматериалов?]! Потом появляется второй, который просит подписать восемь автографов. Для его матери, невестки, двоюродной сестры и т.д. Я почти никогда не могу отказаться, это является частью моей работы... Но иногда, когда я сосредотачиваюсь, чтобы сесть за стол и работать, и кто-то приходит просить у меня восемь автографов, я обязан все бросить, деконцентрироваться. И тут я осознаю, что 20 человек смотрят на меня. В такие моменты ты действительно чувствуешь себя « общественной собственностью »! Что ты ответил типу, который попросил тебя написать песенку для его подружки? Я сказал ему: « Напиши ей сам. Я пишу песни для себя, ты пишешь для своей подружки. » Что-то вроде того… Чем выше ты поднимаешься в своей профессии, тем сильнее это становится. Нужно стать агрессивным, нападать … Да, конечно. Это как игра в хоккей: чем дальше, тем жестче, и ты должен играть жестко. Но чтобы играть более жестко, ты, которого считают робким, ты обязан заставить себя быть таким? Часто мне приходится прикладывать для этого усилия, но… Мне нравится это. Я бросаю вызов. Мне всегда нравилось делать так, чтобы меня провоцировали. Я всегда предпочитал, практически всегда, негативную критику позитивной, потому что это подталкивает меня. То, что мне действительно нравится, это постоянный вызов. Обожаю! Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, я люблю это! Это до смерти классно! Можешь привести пример, когда ты вынужден был быть агрессивным? Да, на телевидении в Париже, среди других... Французы такие скандалисты, они убеждены в своем превосходстве. Часто мне приходилось защищать себя, иногда даже странно. Перед режиссером, например, который хотел запихнуть меня в угол, опирающегося на розовый стул, с совершенно обнаженными девушками, которые танцевали бы позади меня. Все это, чтобы петь Ils s’aiment. Представляешь?! Отлично представляю… Я сказал ему: « Извиняюсь, но эта песня не такая: я не хочу ее делать такой. » И он мне отвечает: « Вы сами хотите сделать передачу? Тогда вот что, я ухожу! » И уходит! Я сказал: « Ну и иди, мужик! [да пошел ты, мужик?? ;-)] Я не буду петь эту песню обнаженным с обнаженными девушками, даже если ты этого хочешь. » Я смог удержать свою позицию там, и не один раз. Могу тебе сказать, что когда у тебя есть восемь операторов, четверо осветителей и четверо ассистентов режиссера, и все скандалят и горланят, ты чувствуешь давление! Иногда у тебя появляется желание сказать: « OK, пошли сделаем, как вы хотите. » Но я научился стоять на своем. И очень хорошо понял, что это всегда дает положительный результат. Даже если ты терпишь полный провал, ты уходишь оттуда по меньшей мере гордый собой. Это находит отражение во многих ситуациях. Однажды один фотограф захотел заставить меня позировать перед Эйфелевой башней. Я сказал ему: « Слушай, у меня нет желания делать такую фотографию. Я видел 300 000 фото, сделанных на фоне Эйфелевой башни. Если у тебя нет идей, я тебе найду. » Прежде у меня была тенденция бросать это на самотек, но каждый раз я понимал, что получается плохо, что я вынужден терпеть посредственность этого мира … Когда ты делал свой последний диск, ты вложил в него все свои деньги, даже дом заложил, кажется? Конечно, я сильно рисковал в делах, но у меня не было дома, чтобы им рисковать. Если бы он не имел успеха, чтобы ты сделал? Бросил профессию? Именно так я себе и сказал. Именно это побудило меня пойти до конца. Но я не знаю, бросил бы я или нет. Я слишком люблю писать музыку. Напротив, я непременно был обязан посмотреть на мою профессию с другой стороны. Попробуйте найти трех певцов, которые хорошо зарабатывают себе на жизнь в Квебеке! Несколько комиков очень хорошо преуспевают и двое или трое певцов и певиц. Другие еле барахтаются. Они вызывают жалость. Это трудно, трудно, трудно. Они любят свою профессию. Они вкладывают в нее свое сердце, но не получают ничего взамен. Я сам почти десять лет жил полным банкротом! Мое имя ничего не стоило. У меня не было оборудования, за исключением двух или трех маленьких инструментов с которыми я делал все, что мог. У меня ничего не было, ничего, ничего. Я не мог и мечтать о том, чтобы послать своих детей в частную школу. Это действительно была государственная школа, только потом уже перевел… Я не зарабатывал много денег и, достигнув определенного возраста, почувствовал себя неудовлетворенным: ты видишь, как люди твоего возраста преуспевают, они чего-то добились, не трясутся всегда над последним центом, никогда не имея возможности съездить куда-нибудь, не мечтая о том, чтобы путешествовать или заплатить за месяц на лыжном курорте, я никогда не мог ничего поделать! Проклятое потребительское общество, которое держит тебя за горло! Которое не оставляет тебя… Ты работаешь с 9 до 5 всю жизнь, а потом умираешь… Все знают, что жизнь – это нечто большее, чувствуют это, хотят этого, есть и те, кто достаточно счастлив, чтобы выйти из этого положения; но есть и другие, которые, даже упорно работая, никогда не выберутся. Грустно. Вот эта грусть и есть в моих песнях, о тех людях, кому не удается выбраться… Теперь, продав 325 000 пластинок, ты будешь еще говорить о людях, которые живут в нищете? Не так давно я вышел оттуда, чтобы забыть. Впрочем, даже если бы я проиграл, у меня было больше денег, чем у 90 % населения на земле, но я был способен отождествить себя с ними. Сейчас я далек от того, чтобы быть миллионером, но все же я способен отождествить себя с теми, у кого нет денег. С другой стороны даже миллионер способен увидеть, что в Эфиопии люди умирают от голода. Когда ты смотришь на фотографию на своем первом диске, какое впечатление она на тебя производит? Ну… я помню то время, когда это все происходило, и как происходило. Оно кажется мне забавным. Иногда, глядя в зеркало на свое лицо, я говорю себе, боже мой, в то время у меня еще не было морщин... Как и любой человек, который смотрит на фотографии себя в молодости, я хочу сказать. Возможно, небольшая ностальгия… Ты иногда устаешь быть красивым? Знаешь, мне уже очень давно говорят, что я красивый... Так что рано или поздно мне пришлось с этим согласиться... Но хочу тебе сказать, что по утрам, когда я просыпаюсь, я очень далек от того, чтобы считать себя красивым! Я отдаю себе отчет, что произвожу впечатление, но на этом и останавливаюсь… Когда о тебе говорят во французских журналах как о « мрачном красавчике », это звучит почти как « очаровательный певец ». Это раздражает тебя? Легкий укол раздражения... Получать комплименты всегда приятно. Но в определенный момент нужно, чтобы ты реально оценивал действительность. Красивый, это достаточно относительно и показательно. В 1986 году есть еще понятие красоты, я охотно верю, что попадаю под него, тем лучше для меня, мне повезло… Образ соблазнительного певца, он совершенно не нравится тебе? Это меня ужасно выводит из себя! [вообще в оригинале стоит даже довольно грубое ругательство] Что ты хочешь, чтобы я сделал? Ну вот такой я! У меня есть выбор изуродовать себя до смерти, быть всегда неряшливым и неприятным или просто быть тем, кто я есть. И принять это. Я не очаровательный певец! Я никогда не писал очаровательные песенки, уверен... И никогда не думал о том, чтобы разыграть эту карту в том, чем я занимаюсь. Я говорю себе, что это входит в мою карму … Тебя раздражает, что твои волосы начинают седеть? А тебя не раздражает то, что ты лысеешь? В общем, да … Ну вот и меня раздражает. И не только седеющие волосы. Здоровье уже не то, что было раньше. Выносливость не лучше... Заметь, я говорю это потому, что два года я работал больше, чем в предыдущие десять лет. Но ни разу не болел. Я не люблю стареть; паршиво это – стареть... Но как бы я к этому не относился, это не много изменит. Так что я думаю об этом как можно меньше. Я люблю жизнь, она щедра ко мне. Ты – довольно редкая смесь: манито-квебеко-француз … Прежде всего, я родился в Манитобе. Я провел первые 15 лет своей жизни в маленькой деревне с 200 жителями, недалеко от границы с Саскачеваном и северной Дакотой. Я многого не знал о больших городах и о мире. Из нашей деревни не было никакого выхода, ничего, ничего… Ты видел полицию раз в год. Выйдя в воскресенье после полудня на улицу ты не слышал ни малейшего шума. В любой вечер после пяти часов ничего больше не было... Вот что я знал на протяжении 15 лет и это оставило во мне глубокий след. Я был воспитан на Равнинах и это осталось в моей голове и в моем сердце. Все мое счастье, когда я по-настоящему задумываюсь об этом, напрямую связано с запахами, цветами, ощущениями, атмосферой, которая была мне знакома на протяжении тех лет. Затем я вышел из подросткового возраста и открыл для себя жизнь Манитобы. Когда мне исполнился 21 год, я приехал в Квебек. Но мои лучшие друзья здесь – из Манитобы... Мы держимся вместе, нуждаясь друг в друге. Мы как итальянцы и греки и все те, кто покинул свою страну. В Манитобе ты чувствовал себя частью меньшинства? В моей деревне мы были большинством: от 75 до 80% франкофонов. Кюре и сестры в школе были франкофонами. И даже если мы говорили в школе по-английски – у нас был только час французского в день – мы не чувствовали себя меньшинством. Когда я приехал в Сен-Бонифас, там я почувствовал себя меньшинством: потому что мы были « лягушатниками », « pea soups » [от слов “гороховый суп”, тоже презрительное название французов], этническая группа… Англичане издевались над нами. Каким образом? Да просто сумасшедшие... Глупые, они отпускали комментарии вроде « red neck » [презрительное название белых батраков на юге США], у которых ничего нет. Это шокирующе. Когда тебе еще не хватает мудрости быть выше, то это ранит тебя, шокирует тебя, вызывает желание избить их. Но в определенный момент ты говоришь себе, что если они хотят быть идиотами, пусть будут ими… Это привело тебя к некоторой форме насилия? Нет, это прошло мимо... Я думаю, что мы уже были достаточно ассимилированы англофонами, чтобы не реагировать бурно. Я выучил английский, когда мне было два года, я говорил по-английски с моими маленькими друзьями в деревне. С англичанами я говорил по-английски. И не думал об этом. Что же тебя побудило приехать в Квебек в 1971? Раз ты говорил по-английски… Совершенно случайно. Я был в рок-группе. Мы играли главным образом английскую музыку, но также играли в маленьком ночном клубе французские песни, по постановке преподавателей французского языка, которые хотели сделать как в Квебеке. Моему управляющему, Режану Ранкуру в то время было 18 лет, и он решил стать управляющим новых Битлз. Радужные мечты, как у всех... Он уехал из Монреаля, побывал в Калифорнии и Ванкувере и оказался в Сен-Бонифасе в маленьком ночном клубе, где я играл. Он пришел послушать нас и сказал нам, что у него есть контракт для группы в Квебеке. Но квебекцы, приехавшие в Манитобу, изводили нас. У них было такое же отношение к нам, как у французов к Квебеку: « В Квебеке все настолько лучше! Манитоба – сборище придурков и т.д. » Квебекцы у нас уже в заднице сидели! Поэтому последнее, что бы я хотел сделать, это приехать в Квебек. Но мы заканчивали колледж вместе, мы были одной группой, вполне созрели для приключений... И вот появляется парень, предлагающий контракт. Тогда мы сказали, что согласны, съездим поразвлечься. Показали свой репертуар, собрались в Долбо, в отеле Мило, играя по четвергам, пятницам, субботам и воскресеньям в клубе восьмого порядка, спрашивая себя, что мы тут делаем. Мы потратили все наши деньги, чтобы приехать в Квебек и занимаемся не тем, что хотели бы. Но выбора не было, нас взяли… Ты всегда считал квебекцев невыносимыми? Нет. В Квебеке все по-другому... Квебекцы, как и французы, вовсе не плохие, когда они дома. Здесь мне нравится больше, чем в Манитобе, так как здесь все намного оживленнее. В Квебеке в 70-х годах все было так живо! У меня не было желания возвращаться в Манитобу. Когда ты во Франции, вынужден ли ты играть другую роль? Нет... Отчасти... Ты прав... Долгое время я приезжал туда так, как я есть. Это никогда ничего не давало. Я приезжал в джинсах и футболке и никто не помнил меня. Я заставил себя посмотреть вокруг и заметил, что все изображают каких-то персонажей, играют роль. В стиле Charlélie Couture. У них были маленькие бородки, маленькие шляпки, маленькие штучки, которые делали их маленькими карикатурами, благодаря чему люди имели возможность их идентифицировать. Речь шла только о том, чтобы найти определение моего персонажа, чтобы создать имидж… Каким был твой имидж? Он касался только стиля одежды. У меня был друг, у которого был друг кутюрье. Мне сказали, что если бы я всегда носил одежду особенного стиля, мне бы это очень пошло. Все изменится буквально на следующий день! Это необыкновенно! Я одел одежду такого парня на один вечер, для телевизионной передачи и на следующий день мои диски начали продаваться. Так вот и вышло... Я сказал себе, это невозможно... Я так долго ждал! Мы вернулись посмотреть еще раз и заказали ему еще три костюма и все пошло в гору. Внутри этого нет магии, это работа и пробы. Та сторона профессии, которую я люблю: пробовать все. Лишь бы ты смог сохранить чувство юмора и радовался… Ты предпочитаешь давать спектакли или работать в студии? Больше люблю студию, там меньше стресса. Когда я оказываюсь на сцене перед 2500 или 3000 людей, которые видят, как я горланю в микрофон, со всем этим шумом, который уходит в зал, и все эти головы, поворачивающиеся ко мне, я спрашиваю себя, что происходит... У меня бывают моменты паники. Я спрашиваю себя, что я здесь делаю... Это большой стресс – делать спектакль, но в то же время это как участвовать в Формуле 1: ты залезаешь в большую машину, набираешь ход, и вот ты на круге... Это моменты редкой интенсивности! Но это трудно, я должен себе обосновать это, чтобы успокоить себя. У меня есть небольшая склонность спасаться [скрываться] в любой момент. Я чувствую себя лучше, намного легче, на коленях в моем саду, выдергивая сорняки вокруг помидоров... Но и то, и другое здорово. Тебе уже предлагали сняться в кино? Три или четыре раза, в самых разных жанрах... Но всегда на роль мрачных и таинственных персонажей.. Это меня не интересует. У меня нет желания сниматься в кино. Напротив, если бы мне предложили приключенческий фильм, очень легкий, где я был бы на коне... в стиле Индианы Джонс или Звездных войн, что-нибудь развлекательное, полное движения, тогда я бы согласился. Но ждать часы напролет, пока освещение не будет готово, читая в своем вагончике, нет, это меня не прельщает. Ждать 14 часов, чтобы отснять один час, нет. Я не знаю, что делают актеры, которые снимаются в фильме, после фильма. И еще кто-то мне сказал: « Если ты хочешь играть в кино, не играй. Нужно, чтобы ты как можно меньше волновался об этом. Нужно, чтобы ты был естественным, позволить режиссеру управлять тобой. » Но что же тогда остается? В конце концов ты становишься ничтожным персонажем… Ты очень любишь садоводство? Наверное, я люблю это больше всего в мире. Но у меня нет времени остановиться на нем. Сначала у меня был сад размером с носовой платок; я никогда не мог заплатить за кусок земли, достаточно большой, чтобы разбить на нем более-менее приличный сад. Возможно, в следующем году или еще год спустя, так как мне говорят, что в это время я получу авторские права… Что же есть такое необыкновенное в садоводстве? Не знаю... Я хорошо себя чувствую... Люблю прикасаться к земле, люблю ее запах. Люблю прикасаться к растениям, люблю их ощущать. Все люблю! Абсолютно все! Люблю тишину в саду... Это все, что нужно, совершенно все... Полное удовлетворение. И в то же время нет стрессов… В твоей манере говорить о садоводстве есть что-то от таинственного монаха… Я уже думал о том, чтобы присоединиться к траппистам [религиозное течение]... Но все же я говорил себе это! Таинственный монах!!! Ты преувеличиваешь! Разве ты немного не таинственен? Есть те, кто настаивает, что я мог бы быть им побольше... Немного... Но когда ты занимаешься землей, где ты должен останавливаться в два часа... Я вовсе не таинственный. Но все мистические вещи меня бесконечно привлекают, космос, оккультизм и т.д. Но я один из самых сомневающихся людей на земле... Я ни во что это не верю... Я не присоединяюсь ни к одной стороне больше, чем к другой. И в то же время я очень, очень любопытен и хочу все увидеть. Меня все интересует, я ничего не отбрасываю, я читаю, пытаюсь понять. Действительно, я считаю дзен более интересным, чем дискотеки по вечерам в субботу. Напротив, я далек от того, чтобы быть дзен-буддистом… Но ты чувствителен к таким вещам… Да, очень. Я думаю, что в этом что-то есть... Что-то очень, очень большое и глубокое... Если бы я прошел мимо этого, несмотря на все признаки и интуицию, которой я обладаю, я бы прошел миом того, что обращено ко мне лицом к лицу... Но в тоже время я боюсь этого. К несчастью, мне очень нравится материализм … Равновесие? Не знаю. Я считаю, что все, что произошло в 1985, общая тревога целого мира, это имело мало отношения к материализму, к этому курсу на немедленное удовлетворение. Конечно, легче набить чем-нибудь рот, целоваться все выходные напролет и купить новый видеомагнитофон; это всегда прикольнее, потому что ты получаешь это немедленно, можешь это потрогать. Это гораздо легче, чем стремиться к духовному удовлетворению, которое требует от тебя огромных и продолжительных усилий… В настоящее время ты преуспеваешь, но у тебя больше нет времени заниматься тем, что ты любишь… Да, но я сделал осознанный выбор. Я решил поставить на кон все и выиграть все, и я так и играю... Так что я нахожусь в центре мчащегося поезда, и я смог отложить остаток в сторону. Напротив, вполне возможно, что я могу немедленно к нему вернуться. Я решил прекратить заниматься своей профессией в том, что касается публичных выступлений, в течение года, именно для того, чтобы позволить себе что-то другое. Люди называют это «субботний год» [от слова «шаббат» - суббота, у евреев это день, когда ничего нельзя делать, день полного отдыха]; но я у меня такие годы длятся всю жизнь! Мне это привычно! Это означает выделить время заняться чем-то другим, а не только работать… |
________________________________________________________________________________________________________________
Авторы: Yves Taschereau;
Сайт
создан и поддерживается поклонниками Даниэля Лавуа с целью популяризации его творчества info.lavoie@yandex.ru
Авторы переводов: Наталья Кривонос, Алла Малышева, Лиза Смит © Воспроизведение переводов возможно только с разрешения администрации сайта и с указанием ссылки на источник |